Десятилетие с 1970 по 1980 годы вместило две пятилетки, два партийных съезда. В верхних эшелонах власти уже "зашкаливает" чувство меры, партийные съезды выстраивают в шеренги всю страну. Хотя все больше и больше носят исключительно парадный характер. Всенародное "одобрям" прочно заменяет одухотворенное "даешь!". С небывалым размахом растет номенклатура. Количество различных министерств возросло с 29 в 1965-м до 160 к середине 80-х. Для нового поколения правящего класса марксистская идеология становится привычной риторикой. "Давайте решим, как правильно делать, - говорили "наверху", а цитаты из классиков мы подберем.

Впрочем, жителям маленького, построенного своими руками, города и большого, тоже рукотворного, ГОКа были не очень важны глобальные вопросы устройства государства. Город рос, комбинат развивался. Железный концентрат пользуется большим спросом у металлургов страны и за рубежом. Составы с ЖРК уходят в Череповец, Магнитогорск, Мурманск (для экспорта).

Люди просто жили и работали. Старшее поколение, поколение великих тружеников, продолжало делать свое дело на "хорошо" и "отлично", потому что просто не умело по-другому.

...К XXIV партийному съезду страна готовится загодя и оригинально. Со всех концов Союза (!) к Москве пролегли маршруты Всесоюзной звездной эстафеты: по городам и весям идут лыжники, чтобы в марте 1971 года встретиться в столице. Эта "звездная эстафета" прошла и через Оленегорск.

16 февраля, в полдень, у памятника В. И. Ленина по этому поводу состоялся торжественный митинг. Мурманские лыжники передали оленегорским спортсменам трудовой рапорт Заполярья.

XXIV съезду КПСС рапортовали и труженики ГОКа. Эстафета помчалась дальше, впереди - Карелия и сотни километров пути. Конечный пункт: Москва, Кремль. На съезде Оленегорский ГОК представлял старший машинист экскаватора № 27 Вячеслав Анатольевич Придорогин.
Дома, в Оленегорске, коллективы цехов, участков в эти дни встали на трудовую вахту под девизом "Каждому дню работы съезда - трудовой подарок".

Флагманами ударного труда признаны экипаж экскаватора № 25, возглавляемый старшим машинистом В. Г. Костусевым; на обогатительной фабрике - смена мастера С. Н. Вишневской; в железнодорожном цехе экипаж электровоза со старшим машинистом А. Петровым во главе. У автотранспортников лидирует смена А. X. Бостанджяна, в энергоцехе - коллектив насосной Хариус-озера с Ф. И. Алексеевой, А. А. Ивановской, М. П. Никитенко, И. И. Максимовым.

С 1970 года у руля ОГОКа новый директор - П. И. Зеленов. Накануне Дня Победы в 1971-м тружеников комбината приедет поздравить с праздником и очередными трудовыми успехами "старый" директор - молодой зам. министра черной металлургии СССР В. И. Панкрушин.
В проекте Директив по 5-летнему плану развития народного хозяйства СССР на 1971-1975 годы намечены большие перспективы для черной металлургии.

Дальнейшее развитие ждет и наш комбинат. Наращивание производственных мощностей, как и в прошлой пятилетке, еще будет происходить в условиях новой системы планирования и экономического стимулирования, а также за счет технического перевооружения и повышения производительности труда.

За предыдущие годы, удачно используя условия, ГОК значительно увеличил фонд развития производства: успешно внедрялось новое оборудование, росли производственные участки. Фонд материального поощрения также усилился - премии становились обычным делом, а в конце года ждала 13-я зарплата.

Девятая пятилетка 1971-1975 годов станет для коллектива комбината этапом дальнейшего увеличения производственных мощностей и эффективного технического продвижения. В этот период осуществлялось строительство 4-й очереди расширения ГОКа. Строительство велось на действующем производстве, с ежегодным увеличением заданий по выработке основной продукции - железорудного концентрата.

Останавливаться на достигнутом было не принято - только вперед, наращивая трудовой подъем.

16 февраля 1971 года добыт 50-миллионный кубометр вскрышных пород, а 18 января 1972 г. - выработана 50-миллионная тонна железорудного концентрата. Почти одновременно с пуском 8-й секции горняки и железнодорожники 26 июня 1973 г. сдали в эксплуатацию южный выезд из Оленегорского карьера, что способствовало улучшению горнотранспортной схемы.

Досрочно, 5 ноября 1973 года, была введена в эксплуатацию 9-я обогатительная секция. К концу 1974-го коллектив комбината полностью освоил проектные мощности 4-й очереди расширения, перекрыл их и годовая производительность по руде достигла 1387 млн. тонн, а по выработке концентрата - 5,65 млн. тонн!

Однако дальнейшее наращивание мощностей предприятия сдерживала рудная база, т. к. существующий - Оленегорский рудник - эксплуатируется в полную силу, но скоро будет уже не в состоянии обеспечивать резкий рост добычи. Перспектива видится в одном - освоение новых месторождений. Институт "Гипроруда" и его субподрядные организации разрабатывают проект пятой очереди расширения и реконструкции комбината. Сопка Мурпаркменч, "рассекреченная" в 1932 году Николаем Зонтовым и его коллегами-геологами, скоро станет Кировогорским рудником. Его разработка начнется в 1976-м, но еще загодя, используя внутренние резервы, начнутся подготовительные работы - отсыпка дороги к будущему карьеру.

Специалисты комбината уже тогда подсчитали, что балансовые запасы месторождений Оленегорского, Кировогорского, имени профессора Баумана (Чокваренч), имени 15-летия Октября (Шелеспарькменч) обеспечат срок существования комбината не менее 26 лет. В дальнейшем восполнение рудной базы возможно за счет Комсомольского месторождения - после детальной его разведки и утверждения его запасов. С учетом этого активная наземная добыча руды продлится 35-40 лет.

Ну а тогда, в благополучные годы начала - середины 70-х, комбинат был богат и рудными месторождениями, и работящими людьми, и строил-строил планов громадье.

В апреле 1974 г. слесарь-сверловщик ЦРЦ (центрального ремонтного цеха) Павел Булкин выполнил личную пятилетку за... три с половиной года. В ответ на награду Родины - орден Трудового Красного Знамени - Павел Иванович обязался до конца пятилетки выполнить еще 3 годовых нормы.

Биография слесаря-сверловщика схожа с биографиями многих его сверстников. Родился во втором году Советской власти, вместе со страной рос, мужал, становился на ноги. ФЗУ (фабрично-заводское училище), затем война: дорос до командира воздушно-десантного взвода. В 60-м пришел на комбинат. И просто работал, не жалея себя.

В цехах Оленегорского ГОКа в те годы было много людей, для которых ударный труд стал нормой жизни. В числе первых всегда значился экипаж экскаватора ЭКГ-4,6 № 26 в составе машинистов И. Е.Борсука, А. И. Денискина, С. И. Муравьева. Их обязательства: пятилетку - за 4 года и 6 месяцев с повышением производительности труда на 50%. Иван Емельянович Борсук трудился на комбинате с 1955-го. Среди его многочисленных наград орден Октябрьской Революции, бронзовая медаль ВДНХ СССР, знаки "Шахтерская Слава", а тогда, в 1972-м, его экипаж славился на весь ГОК - экипаж имени 50-летия СССР. За досрочное выполнение плана 9-й пятилетки Е. И. Борсук награжден автомобилем "Жигули".

Во время майских демонстраций и на торжественных вечерах комбината молодежь смотрела на Николая Васильевича Дмитриенко как на живую историю. На груди машиниста мостового крана в изобилии теснились правительственные награды и за боевые, и за трудовые заслуги. Орден Красной Звезды молодой командир партизанского отряда получил за смелость и мужество в годы Великой Отечественной. Рядом орден Ленина. Это уже за отличную и долголетнюю работу, ведь ветеран фабрики начинал свою трудовую жизнь в то далекое время, когда трудностей было не меньше, чем на войне.

"Наш депутат", - говорили о нем оленегорцы. Много раз подряд избирали его люди депутатом Оленегорского городского Совета. Фронт депутатской работы Дмитриенко доставался, как всегда, боевой: он возглавлял комиссию по... устройству детей в детские сады и ясли. Сейчас это уже трудно представить, но во времена 30-летней давности детей в городе было так много, что садиков не хватало, хотя их тоже было немало. Случалось, раздосадованные молодые мамаши приводили своих ребятишек прямехонько в кабинет к председателю профкома В. Ф. Замятину или секретарю парткома И. П. Суковицыну и грозились посадить тех "в няньки", покуда не выхлопочут места их чадушкам в "Солнышке", "Звездочке" и т. д. Дмитриенко, горячо любившему ребятню, приходилось быть и "стрелочником", и "толкачем" в деле охвата нового поколения дошкольным воспитанием.

С начала 9-й пятилетки показал свой характер экипаж экскаватора ЭКГ-4,6Б № 28 со старшим машинистом В. В. Степовым во главе (машинисты А. М. Никифоров, Н. С. Маклаков, помощники машинистов В. П. Богданов и Ю. М. Филатов). Валентин Васильевич Степов первым в горнорудной промышленности начал работать по методу бригадного подряда (в 70-х годах в стране велись эксперименты по дальнейшему использованию хозрасчета на предприятиях: почин бригадного метода официально принадлежит строителю Николаю Злобину с комбината "Азот" в Щекино близ Тулы).

В 1973 году Степов заключает договор с администрацией комбината на экскавацию 1 миллиона кубометров горной массы с горизонта 158 метров "Оленегорки".

В договоре были определены условия производства работ, оплаты труда и премирования, обязанности и ответственность каждой из договаривающихся сторон. Экипаж справился со взятыми обязательствами. Рост производительности экскаватора В. В. Степова по сравнению со средней по руднику в 1973 году составил 37,9%. А экономический эффект от снижения себестоимости экскавации обозначился "кругленькой" (по смыслу) суммой в 53,2 тысячи рублей (тогда еще сотни рублей были сотнями, а тысячи - тысячами: это примерно 9 "жигулей"). Степов сэкономил запчастей на 2 с лишним тысячи.

В 1974-м экипаж 28-го экскаватора закрепил свой успех и вновь установил рекорд - на этот раз по погрузке горной массы в железнодорожный транспорт. Теперь уже по новому прогрессивному методу работают четыре экскаваторные и две электровозные бригады. В следующем, 1975, году количество экипажей, "заразившихся" бригадным подрядом, увеличилось до девяти: 5 экскаваторных, 2 электровозных и 2 экипажа большегрузных самосвалов БелАЗ-548.

К этому времени на погрузке горной массы, кроме "обжитых" ЭКГэшек-4 и 4,6, работает уже 4 восьмикубовых машины ЭКГ-8И. Экипаж одного из них, где бригадиром был А. Г. Муравский (члены бригады В. И. Ершов, П. И. Гаев, Л. И. Якубенко, Ю. И. Ершов, В. И. Рябков, Н. Н. Липин, А. А. Исавнин), в эпистолярном жанре обращается к Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу. В письме - обещание погрузить за год 1,5 млн. кубометров горной массы. Насколько разбирался Леонид Ильич в горном деле, чтобы оценить мощь трудового порыва, осталось неизвестным. Но оленегорские работяги свое слово сдержали - погрузили, как и было обещано.

Уверенно и стабильно работали бурильщики ГОКа. Ветеранов-асов С. Т. Семочкина, Г. Н. Петракова, В. Я. Малашина, П. С. Матвейчука теснили молодые. Экипаж бурового станка

СБШ-250 № 10 с Н. А. Полянским во главе признан победителем среди комсомольско-молодежных бригад... всего Отечества. Наряду с вручением переходящего Красного знамени "Герои пятилеток, ветераны труда - лучшему комсомольско-молодежному коллективу" и присвоением звания "Лучшая комсомольско-молодежная бригада", экипаж Полянского занесен в Книгу ЦК ВЛКСМ "Летопись комсомольской славы".

Среди победителей на соревновательной арене ГОКа появляется и экипаж бурового станка СБШ-250 № 12, руководимый литовцем А. Р. Виткусом.

Обновляется парк автомобильного транспорта. На смену самосвалам МАЗам приходят БелАЗы. Осваивать их было непросто - шутка ли, в кабину поднимались по лесенке! - и такую махину надо провести по витым нитям карьерных горизонтов, где на большой глубине работают экскаваторы. С верхнего борта гигантского котлована они кажутся крошечными детскими кубиками. Среди тех, кто первым пересел за руль БелАЗа - В. Ф. Мороз, старейший работник ГОКа. Он перевозил еще первую, добытую в 1949 году, руду на обогатительную фабрику.

Теперь, когда в цех технологического транспорта охотно шли работать совсем молодые парни, не знавшие допотопной техники 50-60-х годов, Владимир Филиппович становился их наставником. За совместной работой плечом к плечу, изо дня в день, деловые отношения перерастали в дружбу, прочную, на долгие годы. Именно такая долголетняя дружба свела Владимира Филипповича с кавалером ордена Октябрьской Революции Аведисом Хачиковичем Бостанджяном. Тогда еще Бостанджян не был гордостью комбината и первоклассным водителем.

Смуглый черноглазый парень - армянин, недавно получивший водительские права, льнул к опытному профессионалу. И Мороз охотно учил молодого водителя всему, что знал сам. 14 лет проработают учитель и ученик в одном экипаже. И все эти годы будут ежемесячно перевыполнять план перевозки руды. Молодой Аведис возглавит экипаж и станет непосредственным руководителем своего наставника.

Дружба от того не пострадает, более того, Мороз без устали будет разбивать в прах подозрения и домыслы некоторых коллег о причинах якобы "легкого" успеха бригады Бостанджяна: мол, экипажу предоставляют особые условия, новую, не бывшую в ремонте технику. А уж если случится поломка - к услугам "элитного" экипажа лучшие, самые квалифицированные ремонтники.

- Это не так, - уверенно утверждал Мороз, - Аведис Хачикович очень редко обращается за посторонней помощью. У нашего экипажа неписаное правило: все делать самим, чтобы машина постоянно была на ходу.

И практика доказывала правильность такого подхода к делу. Экипаж Бостанджяна на одном и том же автомобиле работал до тех пор, пока в цех не поступят новые, "неприрученные" еще, большей грузоподъемности машины. Тогда руководство ЦТТ обращается к Бостанджяну, Морозу, Михаилу Жданову: осваивайте. И они брались за новое, неизученное. Учились сами, учили других. У Мороза в разное время обучались больше двух десятков шоферов. И все стали профессионалами, что называется - вышли в люди.

Пример с БелАЗами 75-тонниками помнят и ныне работающие на ГОКе: когда новая техника появилась на комбинате, многие водители не решались осваивать 75-тонные самосвалы - опасались, что таким громадинам будет сложно проходить на горизонтах Кировогорского рудника. Но Мороз с Бостанджяном доказали обратное: несмотря на внешнюю мощь, автомобиль послушен и мобилен в самых экстремальных ситуациях.

Но не из одних героев труда состоял комбинат. Сквозь пропаганду успехов время от времени пробиваются "сорняки жизни": герои цеховых стенгазет, милых беззлобных фельетонов. Их "отрицательные образы" делают плакатный соцреализм тех дней человеческим и более обыденным, земным. Иначе у нынешнего современного человека могла бы не выдержать ; психика: что же за люди жили в те годы, у них получалось все, за что ни возьмутся! Нерадивых, ленивых и выпивох - а их хватало и тогда - наказывали порицанием и ...рублем.

"Число 13 издавна считается несчастливым. Но для многих работников комбината "чертова дюжина" будет приятна, - писала газета. - 3100 трудящихся за хороший, ударный труд получат в феврале тринадцатую зарплату. Машинист электровоза желдорцеха Н. А. Еремин - 508 рублей. Примерно столько же - передовик производства машинист Ю. А. Истомин. 285 рублей мог бы получить слесарь фабрики N (зачем нам его фамилия сейчас?). Но пьяницы, хулиганы и прогульщики лишены возможности порадовать свои семьи".

Комсомольские рейды по общежитиям выводили на чистую воду и на страницы стенной печати (таковая имелась в каждом цехе, на каждом участке) дебоширов и любителей "остограмиться" не отходя от рабочего места.

Когда свежий номер стенной газеты "Горняк" появлялся в раскомандировочной рудника, никто не проходил мимо. Горняцкая газета прославляла достойных, но горе тому, кто попадался на острие её критики - меткое слово рабкоров накрепко прилипало к проштрафившемуся. Долго потом подтрунивали над ним в коллективе.

- Да, укатали сивку-бурку крутые горки! - от души смеялись рабочие в корпусе дробления над фельетоном, где рабкоры стенгазеты "Обогатитель" "протягивали" виновных в аварии на фабрике.

"Сознательным рабочим дорога, прежде всего, и больше всего в каждом органе печати его принципиальность", - говорил в свое время вождь мирового пролетариата В. И. Ленин.

Стенная комбинатовская печать выполняла свою задачу на все сто: эпохальные успехи, описываемые в центральной прессе, балансировались "отдельными недостатками", о которых без страха и упрека сообщала низовая печать.

...Киргора, 75-тонные БелАЗы, суперконцентрат - все это будет немного позже. А пока на дворе начало - середина 70-х.

ПОЛВЕКА У ГОРЫ ОЛЕНЬЕЙ

Дальше мне мало о чем рассказывать. У меня возобновилась грыжа, полученная мною еще в 18-м году, когда я помогал вытаскивать трехдюймовку, завязшую в липкой грязи дороги.

Грыжа уже несколько дней мешала мне, но все же я мог итти и шел, не отставая. К тому же все тело у меня покрылось нарывами, которые сами по себе не болели, но прилипали к белью и, отдираемые на каждой стоянке, все время глухо ныли.

Товарищ Антикайнен придумал отличную штуку. Из Конец-острова в Кимас-озеро никогда не было проезжей дороги. Итти по снегу без лыж было исключительно трудно.

А между тем южная колонна, на соединение с которой мы сейчас шли, укомплектована была из стрелковых частей, не умевших в большинстве ходить на лыжах.

И вот товарищ Антикайнен, выбирая для нашего пути в лесу наиболее широкие просветы, а по полю ведя нас напрямик, расставил пленных в шеренги по четыре человека в затылок впереди, за ними прямо в затылок шел отряд, за отрядом - освобожденные, обоз, арьергард, и так мы прошли весь путь. Весь этот путь после прохождения отряда сделался прямой легко проходимой дорогой. Так наш отряд, пробираясь сквозь снега, проложил дорогу, приобретшую вскоре большое стратегическое значение. Весь этот путь после прохождения отряда сделался накатанной дорогой, Благодаря нашей работе, южная колонна сумела быстро продвинуться вперед, не испытывая таких трудностей, какие испытала северная, наступавшая около Ухты.

Мы шли медленнее, чем раньше, но все же в срок, не многим больший, чем сутки, проложили эту дорогу длиной в пятьдесят километров. Это была новая победа.

В Конец-острове мы были к концу дня 21 января. Там уже были наши части, встретившие нас восторженно. Пленные и трофеи были приняты от нас. Оттуда мы послали эстафетные депеши - телеграфная связь была еще не налажена - в штаб руководства батальоном и всего Каррайона. Намечавшийся дальше рейд по тылам приказом был отменен. Мы впредь должны были продвигаться как передовая часть южной колонны.

В деревне мы получили полуторасуточный отдых и затем впереди южной колонны двинулись снова на север, и во второй раз заняли Кимас-озеро уже 24-го числа.

В первый раз мы захватили это место 20-го.

Да, я чуть не забыл рассказать: когда мы вернулись в Кимас-озеро, куда Пуялко, уже приспособившийся к седлу, въезжал, едва ли не воображая себя фельдмаршалом, нас встречал среди других и тот догадливый старик, который обижался, что мы скрыли от него, что мы красные. Увидав среди пленных рыжебородого фельдфебеля, захваченного моим отделением, он схватился обеими руками за голову.

- Да что же вы делаете? Да разве можно было эту гадину в плен брать?

Он негодовал, возмущался и, когда узнал, что в плен фельдфебеля взял я, подошел ко мне и сказал:
- Ты, наверное, изменник, если таких в плен забираешь. Ведь он один из самых заядлых лахтарей. Он еще летом несколько раз переходил сюда через границу, распуская злостные слухи, вел против советов агитацию и даже оружие нашим кулакам приносил. Такого в плен брать - перед богом ответ держать!

Разумеется, показания старика мы приняли к сведению.

24 января мы снова вошли в Кимас-озеро.

Склады уже все сгорели. Больше половины жителей было против воли угнано лахтарями в Финляндию. Кроме нескольких успевших спрятаться крестьян, в деревне оставлены были одни только немощные старики и старухи, да совсем малые еще, беспомощные дети.
Оставлены без всякого продовольствия, и если бы не помощь наших красноармейцев, они, я полагаю, перемерли бы все от голода и холода, потому что, хотя вся деревня окружена лесами, у оставленных не хватило бы сил даже наколоть себе дров.

Скот, который нельзя было быстро гнать - овцы, коровы,- зарезанный лежал на дворах, на улицах. Мы сначала даже не решились пустить в пищу это мясо. Боялись, что лахтари его отравили.

Но Тойво отважился выполнить требование своего аппетита и, зажарив большой кусок мяса, с таким удовольствием уплетал его за обе щеки, что сомнения у всех рассеялись.

Рамы были во всех домах вышиблены, окна разбиты. И в избах стояла такая же холодина, как и на улицах.

- Всех тараканов выморозили,- усмехнулся Лейно.

Но смеяться было нечего. Мой взвод забрался в полном составе на ночевку на широкую русскую печь. Покрывшись полушубками, обогревая друг друга, мы провели на печи ночь.

В соседней избе точно таким же порядком на печь взгромоздилось оставшееся население села: несколько старух и стариков.
Мы прозвали этого старика «председателем дамской секции».

Все шло пока прекрасно.

И если бы не усталость, если бы не натертости и нарывы (а у меня грыжа), я, пожалуй, снова пожелал бы пережить дни нашего немыслимого похода.

Для того, чтобы дальше наступать, надо было обеспечить фланги, а с правого фланга находилась у нас километрах в двадцати пяти деревня Барыш-наволок, и там были, по сведениям, полученным от населения, лахтари.

В Кимас-озере эти сведения дал нам крестьянин, мобилизованный раньше белыми в обоз. По его собственному признанию, он сначала к белым и красным относился одинаково, но, будучи мобилизованным, сам не только ничего не получал за гужевую работу, но даже из своих средств должен был выкраивать последние гроши, чтобы покупать втридорога фураж для лошади.

Он возненавидел лахтарей. Он рассказывал нам:

- Наш обоз шел в Кимас-озеро, и вдруг у одного поста лесной эстафеты нас повернули обратно. Комендант никак не мог поверить, что красные смогут добраться до Кимас-озера. Послали разведку, и обоз получил приказание эвакуироваться в Контокки и держаться наготове впредь до особого распоряжения. Стоял мороз, и было очень темно. Я думал, что хорошо сейчас вернуться домой, к красным в Кимас-озеро.

Впереди никого нет и сзади тоже. Я постепенно стал отставать от обоза под предлогом усталости лошади и порчи сбруи. Потом поехал в противоположном направлении. Проехал озеро. Въехал в Ватасалму, загнал лошадь с возом во двор (хозяйка знакомая была), заложил дверь и думал, что все в порядке. Завтра, мол, в Кимасе буду. Но вдруг ночью стук в дверь. Хозяйка пошла открывать.

- Кто там?
- Ильмаринен и Верховский. Есть ли ночлежники?
- Нет.
- Чья лошадь во дворе?
Входят в комнату, зажигают свет. А я спал, не раздеваясь. Разбудили меня.
- Запрягай лошадь - и живо в дорогу!
- Моя лошадь сейчас итти не может. Я выеду рано утром.
- Нет, ты выедешь сейчас.

И вытаскивают револьверы. Ну, пришлось выезжать. Выбросил я груз - вез я амбулаторные принадлежности и три мешка муки (один оставил все-таки) - и повез «господ». И довез их до Контокки. Они ссорились, спорили, ну, да я их не слушал, думал только, как бы бежать, только бы не угнали в Финляндию. А там, в деревнях, они всех угонять стали. Обозы целые шли, обмораживались пачками, ну, а мне удалось бежать, только в Кимас-озере красных я уже не нашел, и почти все родные были угнаны,

27 января в шесть часов утра мы получили приказ выбить лахтарей из Барыш-наволока и сразу же выступили. Мой взвод опять был головным, но мне самому итти было очень трудно: мучила грыжа.

Шли мы очень быстро. Километров семь-восемь в час. Часов в десять утра на пути маленькое селение, - ну, избы три-четыре (на десятиверстке даже не обозначено оно). Вхожу в избу.

- Белые есть?
- Нет.
- А вблизи?
- Тоже нет.

Идем дальше. И вдруг из оврага вспышки разрозненных выстрелов; у самой опушки овраг был. Я кричу:
- Вторая рота, заходи слева, третья рота, заходи справа, первая за мною вперед!

Я кричу по-фински, лахтари все понимают: их было не больше двадцати. Они и задали стрекача, а со мною ведь всего один взвод был... К часу дня подошел наш отряд к Нуоки-ярви, на берегу которого расположен Барыш-наволок.

Барыш-наволок был приготовлен не только к простому нападению, а, можно сказать, к настоящей осаде.
Укрепления были сложены из бревен, скреплены и скрыты землей и снегом. Настоящие окопы с брустверами.
Неожиданный набег был тоже невозможен, потому что деревня расположила свои утлые домики на полуострове, соединенном с материком узким, тоже укрепленным перешейком.

Атаковать можно было, лишь пройдя по открытому озеру около километра.

Антикайнен снова разбил батальон на два отряда, которые должны были атаковать деревню с разных сторон: вторая рота - по перешейку с запада, первая - со стороны озера, с юго-востока.

Первая рота заняла исходное положение. Итти в бой при полном свете было нам невыгодно: нас всех могли перестрелять на озере, как куропаток. Поэтому надо было дожидаться, пока стемнеет, а в это время года ночь не заставляет себя ждать.

Однако белые, очевидно, разнюхали, что мы уже здесь, и заметно засуетились.
Надо было начинать возможно скорее, пока они совсем не приготовились.
Бить надо было одновременным ударом.

Вторая рота не знала об экстренном изменении плана, и нужно было ее срочно известить о том, что удар решено нанести через полчаса.

Антикайнен отдал распоряжение товарищу Ярне, замечательному лыжнику, передать новое решение комроту 2.

Времени обходить по холмам, заросшим густым смешанным лесом, не было, поэтому Ярне пошел напрямик через озеро.

С неприятельских позиций его сейчас же заметили, и началась стрельба. Антикайнен кусал себе губы.
- Неужели пропадет парень, не известив? - вслух спросил Лейно.
С неприятельского бруствера стал строчить пулемет. И вдруг затихло. Тойво снял шапку.
- Брось хоронить раньше срока, - даже обозлился командир.

Вдруг новый бешеный взрыв выстрелов.
- Жив, значит,- сказал Лейно.
И снова тишина. Неожиданная и тяжелая... Снова заработал пулемет. И снова замолк.
Молчание тянулось невыносимо.

Время шло медленнее, чем когда-либо. Антикайнен взглянул на часы.
- Через две минуты начинаем, - сказал он. - Ты, Матти, со своим взводом останешься со мною в резерве.
И он махнул рукой.
- Пойдем! - спокойно, как будто собираясь на товарищескую вечеринку, сказал Хейконен. И он обратился к Лейно: - Идем со мной, я пошлю с тобой сообщение, как пойдут дела.

С правого и левого флангов нашей роты застрочили пулеметы, и отряд соскользнул с горы вперед на Барыш-наволок. И сразу, как только застрочил пулемет, откликнулись и вступили в работу два пулемета второй роты и один - патруля, стерегущего дорогу. - Значит, Ярне добрался и передал распоряжение вовремя, - заволновался и сразу взял себя в руки Антикайнен.

Мне теперь очень хотелось быть в первом ряду с атакующими товарищами; я понял, что и ему как-то не по себе не итти в бой. Однако он был командиром и должен был сохранять полное спокойствие, чтобы правильно оценивать положение. Но, повторяю, это было нелегкое испытание - слышать стрекотание пулемета, залпы и разрозненные выстрелы, крики, казавшиеся то отдаленными, то снова очень близкими.

Товарищ Антикайнен то и дело поглядывал на часы. Он совсем вышел из прикрытия, вперед на откос.

- Матти, они дерутся уже в самых окопах! Вдруг пуля, зазвенев, как слабо натянутая струна, окончила свой путь, вонзившись в мякоть сосны.

- Товарищ командир, вы совсем открыты, - сказал Тойво.

Мы снова отошли немного назад за стволы. И снова выстрелы и снова крики «ура!» Было уже темно.

Никаких донесений ни от первой роты, ни от второй мы не получали. Но было очевидно, что идет еще очень горячий бой.
- Если через десять минут мы не получим донесения, я бросаю резерв в бой, - сказал Антикайнен.
- Слушаю, товарищ командир!
Выстрелы то, казалось, становились все реже и реже, то снова вспыхивали залпом.

Бой продолжался уже около часа, а мы совсем забыли, что, стоя на одном месте на таком морозе, можно замерзнуть.
За три минуты до назначенного Антикайненом срока, когда Шум стрельбы почти затих, мы увидали, что к нам идет человек; он прошел озеро и стал подыматься. Он шел, как пьяный, шатаясь и останавливаясь.

- Вперед! - скомандовал Антикайнен.

И мы покатились вниз, навстречу идущему.

- Товарищ начальник, товарищ Коскинен приказал доложить, что Барыш-наволок захвачен доблестным батальоном Интернациональной школы, - пробормотал он, казалось, через силу.

Трудно было узнать в рапортующем чистенького, всегда подтянутого Ярне. Он, казалось, пришел из другого мира...
- Почему ты, а не Лейно? - спросил я. .- Лейно ранен в бою.
- Ты передал распоряжение вовремя?
- Приказание исполнено, товарищ начальник. Мы были уже близко от деревни. Товарищ Ярне
продолжал рассказывать мне:

- Как только я вышел на открытое место, началась стрельба. Возвращаться было поздно, да и времени не хватило бы, опоздал бы с донесением. Ну, я сначала с размаху лег на снег и начинаю пробиваться вперед ползком, а пули свистят, как пчелы около улья. Дырок в балахоне наделали, наверно, немало. Вижу, надо глубже. Стал зарываться в снег и, поверишь ли, метров около пятидесяти канавку себе проделал и прямо под снегом полз. Стал мокрый насквозь от пота и, главное, думаю все время: успеть бы вовремя передать приказ, успеть бы, не сорвать бы удара. Как, дополз до лесочка с пригорками - встал и пошел прямо к комроты 2. А когда полз, с правого бока рукою лыжи прижимал к телу, и пользовался ими как бы тараном или лопатой. Так и полз. А выполз весь мокрый, ноги подкашиваются, сердце - как колокол. Изо всех остатних сил наддаю и, подбегая к комроты 2, рапортуй:

- Начальник приказал начинать наступление в 15.40 по первым пулеметным выстрелам.

Посмотрел комроты 2 на руку на часы и сейчас же командует:

- Выступление, боевой порядок! - а тут и пулемет застрекотал. Вторая рота пошла на штурм. Забили наши пулеметы. Я попросил у комроты 2 разрешения пойти в атаку вместе с ротой, потому что знал: если я хоть десять минут без движения проведу на таком морозе - крышка! Ну, бой был как бой. Захватили деревню, и меня послали опять с донесением к начальнику...

Мы уже входили в деревню. Коскинен подошел к начальнику и доложил:

- Деревня взята. Белые отступили в Письма-Лакшу, оставив в поле винтовки, патроны и пять человек убитыми. Раненых они взяли с собой. Следует отметить особо: первыми стали удирать их командиры-финны, увидев, что с фланга по перешейку ударила вторая рота. Они, очевидно, не хотели стать живым подтверждением ноты Чичерина об участии финского штаба в делах авантюры. Мы - здесь лицо Коскинена немного вытянулось - потеряли трех курсантов убитыми и имеем семь ранеными.

Я подошел быстро к дому, куда уже успели положить наших раненых. Большинство было ранено легко, и сами в состоянии были передвигаться.

На кладбище, около самой церкви, несколько курсантов, чередуясь друг с другом, рыли в мерзлой земле братскую могилу.
Я нашел Лейно, лежащим почти без движения на деревянном полу холодного дома.
Со мной был Тойво.
Мы присели около нашего раненого товарища.

- Матти и Тойво, - говорил он тихим, едва слышным голосом. - Вы были всегда моими самыми лучшими товарищами, и я знаю, что и сейчас вы очень будете жалеть о моей гибели. Да, мне, чорт дери, очень не хочется умирать, я бы с удовольствием побродил еще по свету и подрался бы с этими лахтарями на снегах Суоми. Но я прошу вас о последнем одолжении: в моем животе, в кишках, желудке, сидит несколько пуль гнусной фирмы Рихимяки, и мне чертовски больно, и я умру часа через четыре-пять. И вот я прошу вас помочь мне, уменьшить страдания мои, дать мне малую дозу смертельного яда...

- Я доложу об этом начальнику, - сказал я.
Антикайнен, узнав о положении Лейно, взволновался и даже стал заикаться в разговоре со мной, но дал мне нужную облатку из кимас-озерских трофеев.

- Прощай, Лейно, - сказал я.
- Прощай, Лейно, - печально повторил Тойво и сжал кулаки. - Мы за тебя, обещаю, не один десяток лахтарей спровадим к богородице. - И он вскочил и сразу выбежал в сени.

Яд подействовал мгновенно, и через несколько секунд Лейно умер.

Товарищ Илки заносил в дневник имя четвертого погибшего в этот печальный для нас день.
Я вышел в сени.

Лицом к бревенчатой стене, упершись в нее локтями, стоял Тойво. Он весь вздрагивал, не умея и, очевидно, не желая сдерживать рыдания.
У меня сжало горло, и мне тоже захотелось плакать горько, безудержно, как маленькому мальчику.

Я вышел скорее на улицу. Меня лихорадило.
Звезды высыпали на синее, просторное небо. Месяц, как нарисованный, зацепился за крест колокольни. Лопаты скребли мерзлую землю.
Сколько этих проклятых белых лахтарей ходит живыми по этой мерзлой земле, а мой лучший друг Лейно, наш боевой товарищ коммунар Лейно коченеет сейчас мертвый в избе!

Эту ночь я не спал.

Я перебирал в памяти и нашу встречу, рассказы Лейно, и дружбу нашу.
В другом конце избы так же безмолвно, так же бессонно томился Тойво.
Что дальше?

Утром мы их хоронили. Мы стояли строем у могилы, позади толпились местные крестьяне, и, стоя на бугре свежевырытой и уже замерзающей земли, сказал свою речь неутомимый организатор гельсингфорсского комсомола, строительный рабочий, пламенный наш начальник товарищ Антикайнен.

- Вместе с павшими товарищами, вместе с оставляемыми здесь навсегда товарищами мы дрались в рядах нашей Красной гвардии с проклятыми лахтарями; вместе с ними мы били лахтарей в Карелии, и во всех боях, что предстоят нам впредь, их имена будут в наших сердцах, их подвиги - нам примером, и геройская их смерть за дело мировой революции будет возбуждать в нас восхищение.

«Ровно четыре года назад 27 января на башне «Рабочего дома» в Гельсингфорсе зажегся красный огонь - сигнал восстания. Неугасимо горит он в наших сердцах. Мы обещаем вам, товарищи, оставляемые здесь как дозор, что каждый из нас отдаст свою жизнь за победу трудящихся не дешевле, чем отдали вы свою».

Я знаю, что и сотой доли того огня, с которым говорил он, и того внимания, с которым мы слушали эту надгробную речь, - нет в этих моих слабых, неточных словах. Но когда я сейчас вспоминаю, я снова начинаю волноваться; я вспоминаю, что это было ровно десять лет тому назад, десять лет ушло с того самого дня, когда мы опускали их в мерзлую могилу...

И я снова вижу, как тело Лейно, слишком длинное, не входит в могилу и, окоченелое, не хочет сгибаться, и как Тойво, стоя внизу в могиле, подгибает ему ноги, - и я не могу больше говорить спокойно, и я призываю вас всех, товарищи, помнить о прощальной речи товарища Аитикайнена, в которой он поклялся, что ни один комсомолец, ни один коммунист, ни один красноармеец не забудут никогда своего долга перед мировой революцией.

И мы пошли в Кимас-озеро.

Дальше я не принимал участия в действиях отряда. Пусть о взятии Кандалакши, пусть о дальнейшей работе отряда, о стойкости Тойво, об отчаянной смерти замученного лахтарями Яскелайнена, о трофейном олене лахтарской почты, привезенном в Ленинград на курсы, расскажут сами участники.

Они подтвердят, что приказ революции мы выполнили.

Грыжа, проклятая грыжа лишила меня возможности итти вместе с отрядом дальше, и я пошел обратно, но уже по дорогам, по этапам, и через декаду лежал в лазарете Интернациональной школы, пройдя на лыжах тысячу семьдесят километров.

Продолжение читать здесь

ПАДЕНИЕ КИМАС-ОЗЕРА