Главное право в условиях ядерного мира - право жить не только во времени, но и в вечности

R.J. Lifton отстаивает необходимость проработки мифологической тематики в ядерной сфере. Чтобы лучше понять “наши взаимоотношения с холодной, ачеловечной, абсолютно технологичной деструкцией, начавшейся с Хиросимы”.

В частности, в этой связи он не удовлетворен такими образами, как “джинн из бутылки” и “ящик Пандоры”. R.J. Lifton считает более, но недостаточно близким образ “человека, которому угрожает его Франкенштейн” (см. также J. M. Wober). Он упоминает “безмолвные голоса” по отношению к жертвам ядерного удара и “цепную реакцию духовных атомов” в связи с пацифистским движением.

Анализ образов R.J. Lifton, объединенных им под рубрикой “nuclearism”, продолжен I. Chernus. Одним из итогов этого анализа стал вывод, что очень давняя религиозная идея о смерти как тропе к бессмертию во многих “ядерных” образах применяется вновь. Адаптация античных и более поздних религиозных символов к ядерному оружию (религиозный символизм) в исследованиях J. Garrison, R.J. Lifton, I. Chernus и других цитируемых ими авторов занимает, нужно отметить это особо, важное место. I. Chernus: “Не нужно отвергать или преуменьшать их эмпирического, политического и социального значения”. “Бомба, как и ад, насыщена мифическими значениями и символической образностью, от которых мы никогда не сможем уйти”.

I. Chernus подчеркивает в контексте ядерного оружия очень важную, хотя и большей частью неосознанную, связь образов религиозной веры и риторически возвышенного подхода иных пацифистов. Мир во всем мире, конец мира, начало и конец ядерной войны – это понятия, близкие религии. Они близки по своей сути апокалиптическим представлениям о конце света и новом мире. “Мир во всем мире, как общественность представляет его, имеет характеристики религиозного образа”. Он предполагает “совершенную универсальную структуру, которая бы позволили нам без риска забыть о нашей защите”, “особую форму совершенного стазиса”, “немутабельную статичную структуру вслед за радикальной глобальной трансформацией”. I. Chernus считает, что “пацифистское движение должно создать сцену для разыгрывания утопических фантазий, основанных на религиозной образности. Оно должно требовать онтологическую безопасность, которая является единственно реальной безопасностью, и свободу неограниченной возможности, которая является единственно реальной свободой”. “Главное право в условиях ядерного мира”, - утверждают М. Eliade и I. Chernus, - “право жить не только во времени, но и в вечности”.

I. Chernus, кроме того, рассматривает ядерное оружие в категориях и образах психических болезней, но и как символ преодоления вызова в части национального куража и технологических способностей общества, вызова героическому ego нации.

I. Chernus отмечает интересную игру слов, которая может отражать глубочайшее значение атомной бомбы. Часто употребляемая фраза: “Mutually Assured Destruction – взаимное гарантированное уничтожение” приводит к MAD (mad – сумасшедший в английском языке). В лексиконе этого автора присутствуют “ядерные страхи”, “ядерные шаманы”, “ядерные ученые - алхимики”, но и богатый солнечный символизм ядерного оружия. Не может не настораживать и не заставить задуматься и другая игра слов, которую подметил D.W. Chappell. А именно, - "the arms race - the human race", "гонка вооружений - человеческий род".

Средним американцем, когда стало известно, что СССР также стал обладателем атомной бомбы, овладел страх. Это явление известно как “ядерный страх”. Он сразу же приобрел черты страха иррационального, так что Федерация ученых-атомщиков США организовала крупное исследование психологов с целью найти средства ввести этот страх в разумные рамки. Директор Центра истории физики S. Weart, который в течение пятнадцати лет изучал это явление, описывает его в большой книге “Ядерный страх: история образов”. С самого начала психологи поставили своей целью “мобилизовать здоровый страх, побуждающий к действию и реализации эффективных мер против реальной опасности войны” - превратить иллюзорный страх в реальный. В целом эта цель не была достигнута, и ядерный страх в США обрел те же черты, что и страх Х века, страх перед чумой в XIY веке, “страх Лютера” - черты экзистенциального страха западного человека (привожу по С. Кара-Мурза). Практические следствия истерии на почве этого страха - "домашние" бомбоубежища. Сравнительно недавним примером иррационального ядерного страха следует признать так называемый “китайский синдром” – опасения, что в случае катастрофы на АЭС высокотемпературный и энергонасыщенный расплав ядерного топлива может достигать, прожигая земную твердь, противоположной поверхности планеты.

I. Chernus указывает и на сравнительно новый и “приземленно-неприглядный” имидж ядерного оружия, имеющий хождение с начала девяностых годов прошлого века: старые ружья, которые следует выбросить. Одновременно экологические заботы привнесли образ “очищения от беспорядка”. Эти два набора образов объединяются в образ ядерного оружия как мусора. По I. Chernus такой имидж оружия как мусора коррелирует с категорией нечистоты (нечисти) в религиях.

Х. Сегал в продолжении неуемного состязания в сфере ядерных вооружений видит “работу могучих бессознательных сил, далеко выходящих за пределы рациональных конфликтов между классами, нациями и расами… Мое мнение таково, что ситуация присутствия ядерного оружия порождает психическую констелляцию, в которой оказываются возбуждены наиболее древние психотические страхи и (социальная) группа следует по пути самого примитивного психотического поведения… Я говорю «геноцид», поскольку атомная война не только война, а массовый геноцид: не следует забывать, что первая атомная бомба была сброшена большим белым народом на маленький желтый народ…

Наличие ядерного оружия актуализирует и мобилизует то, что я назвала бы миром шизофреника. Стирание границ между реальностью и фантазией есть черта, для психоза характерная. Состояние разрушительного всемогущества становится вполне реальным: одним нажатием кнопки мир невосстановимо уничтожается… Существование ядерного оружия и перспектива войны с его использованием делают принятие смерти через символическое возрождение невозможным. Перспектива смерти в атомной войне оставляет в воображении дыру, наводя ужас иного рода”.

Х. Сегал говорит также о демпфировании чувства личной ответственности, о появлении эффекта “компьютерной ответственности” и “наркотической зависимости” от ядерного оружия. “Наше отношение к опасности ядерной войны проявляется через недоверие: или она не сможет случиться — никто ведь не будет настолько глупым, чтобы ее начать — или она не будет такой плохой. Этому отворачиванию свойственно характерное для шизофрении искажение речи. Возник даже своего рода ядерный «ньюспик».