Читать предыдущую главу

19. Практика на У/С «Г. Ратманов»

В самом начале пятидесятых на финских верфях было построении несколько парусников для мореходных училищ. Это были бригантины трёхмачтовые, с прямым парусным вооружением на фок-мачте и с косым на остальных. Они, наверное, были бы очень хороши в южных морях, но почему-то два парусника «Георгий Ратманов» и «Иван Месяцев» имели мурманскую приписку. Кроме этих было несколько парусно-моторных шхун, использовавшихся в транспортном варианте, и где чаще использовали косые паруса, с которыми проще было управляться.

Учебные же парусники, хотя и прослужили весь срок, для северных морей были мало приспособлены. Попробуйте поработать на мачте с обледенелыми парусами. Такое было возможно только коротким летом. Парусники были очень красивы, с деревянными корпусами, стройными мачтами. В качестве главного двигателя был, калоризаторный двухсотсильный двигатель, о котором я не упоминал даже в моей преподавательской деятельности. Был небольшой движок для освещения и котелок, работающий на угле. Четыре кубрика в носу и корме окружали уютный салончик, где мы питались. В надстройке размещались каютки комсостава. Баня и гальюны, осложнявшие нам жизнь, располагались на верхней палубе.

Нас, будущих механиков, направили на «Ратманов» на 4-месячную практику, о полезности которой мы тогда не задумывались, начальство лучше знает, надо, значит надо. И сразу скажу, если как специальная практика она равнялась нулю, то, как морская практика оказалась очень полезна. Поселились мы в уютные шестиместные кубрики, где кроме двухярусных деревянных коек и рундуков ничего не было. Всё остальное было в салончике, в который выходили двери 4-х кубриков. Вместе с нами проходила практику группа штурманов.

Вопросами практики занимались судовые механики, а что касалось службы общесудовой (а она оказалась основной), нами командовал боцман Боршай. Мишка Боршай был евреем, что среди боцманов встречается не часто. Высокий, с длинной седоватой вьющейся пышной шевелюрой. Тогда это было редкостью и бросалось в глаза. Особо он нам не докучал. Он делал своё дело. Мы вредничали, как могли, уклоняясь от судовых работ. Вечерами он закрывался в своей каюте и запоем читал. В это же время Генка Алексеев тихонько менял табличку на боцманской каюте. Вместо «Боцман» прикручивал «Гальюн». Такие невинные пакости. Прятались в рундуках за шинелями от судовых работ. Но, в общем ладили. С Михаилом Борисовичем Боршаем мы встречались позже. Я был уже стармехом, а он работал в отделе снабжения флота и всегда заходил ко мне попить водки, к чему пристрастился, под формальным предлогом уточнить кое-какие снабженческие вопросы. Уточняли к взаимному удовольствию.

Мы втянулись в судовую жизнь. В море нас никто не собирался направлять. Постоянным местом стоянки был южный рейд напротив управления «Холодфлота». В то время никаких причалов там не было, а была песчаная обсушка, очень удобная для причаливания шлюпки. На берег мы могли попасть только на собственной шлюпке, которая постоянно находилась на бакштове. Здесь-то мы и проходили настоящую морскую практику. Дело в том, что из-за сильного приливно-отливного течения не так просто было рассчитать курс и выйти прямо к трапу. В сторону берега было проще, полсотни метров туда-сюда не имело значения. А если это было в темноте, в тумане, зимой?

Был случай, когда нашу шлюпку вынесло в Росту, где ребята зацепились за артиллерийскую баржу, были отогреты и накормлены. В туман вахтенный на палубе постоянно бил в рынду. Направляясь с берега удары колокола были единственным ориентиром. Мы становились настоящими мореходами. За провинность боцман лишал нас берега. Да иногда не особенно и тянуло, зимой например. А на судне тепло, светло, уютно. В отличие от стального корпуса, в деревянном, намного комфортнее. Но если кому-то было невтерпёж, сворачивал узелком и прятал в шлюпке форму, одевался в робу и нанимался гребцом. Ясно, что он оставался на берегу, а два оставшихся гребца с большим трудом возвращали шлюпку. Иногда гребцов на берег набиралось полшлюпки вместе с нелегалами.

Капитаном на «Ратманове» был Ю. Пиатровский. Больше запомнился старпом. Это был отставной капитан второго ранга, катерник Светов. Он воевал вместе со знаменитым катерником, дважды героем Шабалиным, которого он называл Сашкой. В то время они были на равных. Светов был за одну из операций награждён орденом Красного знамени. Я об этом потом читал. Он ходил в военной форме и возмущался, когда курсанты тырили у него рукавицы. Этим и запомнился.

Я уже отмечал, что эти шхуны были плохо приспособлены для северных морей. Это мы почувствовали с приходом зимы. Баня и гальюны были расположены на верхней палубе и, разумеется, промерзали. Баней пользовались раз в неделю, и нагреть её особых проблем не было. Сложнее было с туалетом. Часто замерзали трубопровод и ручные помпы для прокачки. Нашли и здесь выход. Широкий планшир и ванты, за которые удобно держаться, делали решаемой эту проблему. Пассажиры рейсового катера на Абрам-мыс, не раз наблюдали по утрам курсантов, рядком усевшихся на планшире.

Курсантов это мало смущало. Затем «Ратманов» на короткий период поставили к причалу на Абрам-мысе для ремонта. С увольнениями на берег стало проще. Нам нравилось ходить на танцы в клуб посёлка Минькино. Шли весёлой толпой с гармошкой, на которой очень хорошо играл Толя Черёмухин. Местные барышни, с которыми мы быстро подружились, были очень довольны. Эту дружбу кое-кто сохранил, когда некоторые из них поступили в мурманское педучилище.

Но близилась весна 1953 года, а моря мы ещё и не нюхали. Наше начальство это беспокоило, видимо, меньше чем нас. И вот, наконец, в конце апреля, мы снялись с якоря и двинулись по Кольскому заливу. Закончили ответственный переход в Кильдинской салме (проливе) и стали на якорь, наверное, к месту будет пояснить, что это за операция. Если спуск якоря не представлял проблем, то подъём не раз был проблемой. И какой! Дело в том, что брашпиль приводился в действие небольшим дизелем. В холодную погоду запустить его было трудно, а иногда и вовсе не удавалось. На этот случай был предусмотрен ручной привод. В гнёзда барабана вставлялись вымбовки (деревянные рычаги) и по нескольку человек на одну вымбовку начинали «выхаживать» якорь. Какое это нудное и тяжелое дело. Нас хорошо бы поняли матросы времён Станюковича. Зато, какая морпрактика. Некоторое время потратили на отработку обязанностей по тревогам.

20. Первый выход в море.

Ура! Свершилось! Мы выходим в море. Память на всю жизнь. Тем более, что это произошло в день похорон Сталина. Только мы, жившие в то время, знаем, что это было за событие. Да и первый выход в море был для нас не меньшим потрясением. Это произошло 5 марта 1953 года. Мы вышли из-за Кильдина на морской простор. Сияло солнце. Безветрие, усилившее нашу бдительность. Мёртвая зыбь плавно покачивала шхуну и потихоньку начинала делать своё чёрное дело. Для прощания с Вождём мы построились на верхней палубе. Короткие выступления, искренние слёзы третьего штурмана, да и многие другие еле сдерживались. Длинный прощальный гудок, команда «Вольно!» и мы разошлись по кубрикам.

Судно средним ходом двинулось вдоль побережья. Мёртвая зыбь делала своё дело. Ведь мы оказались в море впервые. И когда прозвучала команда «к обеду», кое-кто стал продвигаться ближе к койке. Были и такие, для кого мёртвая зыбь, а в дальнейшем и шторм, не вызывали ни малейшей реакции. К сожалению, я к таким не относился. Чашу позора испил до конца. Сразу же после обеда мы потянулись на верхнюю палубу к фальшборту и обед полетел за борт. После этого пластом улеглись на койках и пришли в себя, когда снова стали на якорь в укрытии. Хоть как-то оправдывая свою слабость, я заявил, что знаменитый адмирал Нельсон всю жизнь страдал морской болезнью. С того момента всех, страдавших морской болезнью, стали звать «Нельсонами». И так до окончания мореходки.

Подёргавшись в режиме утром - в море, вечером - в бухте, пару недель, мы благополучно прибыли в порт. Практика подходила к концу. Она ещё больше сплотила нас. Мы были разными по характерам. Были трудяги, были общественно активные, были хорошо учившиеся, были и ленившиеся. Кое-кто пробовал уже выпивать. Всякое было. Но конфликтов и ссор между нами не было. Мы знали, что если попросить взаймы у Толи Дмитриева, он проклянёт всю родню до седьмого колена (дать-то всё равно придётся). Володя Голубев, которому расставаться с деньгами хотелось ещё меньше, делал это с улыбкой, как будто только этого и ждал. Разное воспитание. Вова был из интеллигентной семьи. Обще развит, воспитан. Но был единственным, не сдавшим, ни одного экзамена за третий курс. Учёба шла туго.

Мы стали на якорь на привычном месте южного рейда и тепло распрощались с «Ратмановым», переселившись в привычное общежитие, обжитый нами кубрик. Мы ещё не знали, что грядут серьёзные перемены.

21. Прощание с Мореходной школой.

Практикой на «Ратманове» мы закончили второй курс Мореходной школы. И в этот момент поступило решение Министерства о расформировании мореходных школ. Требовались специалисты со средне-техническим и высшим морским образованием. К тому времени уже функционировало, вновь образованное Высшее мореходное училище. А нас переводили в Мурманское среднее мореходное училище. Можно представить мою радость! Наконец исполнилась моя мечта. Да и среди моих сокурсников не было недовольных таким развитием событий. Нам надлежало за лето привести в соответствие знания с программой мореходного училища, что за три летних месяца мы и выполнили.

С сентября 1953 года, мы приступили к обучению на третьем курсе судомеханического отделения. Изменилось всё. Нас переселили в общежитие на ул. Егорова. Учебный процесс проходил в главном здании на Шмидта, сильно переполненном. Дело в том, что и высшая мореходка начинала там же. Новый корпус для неё ещё только достраивался. Достраивался и новый учебный корпус средней мореходки по Книповича. А пока мы питались в столовой чуть ли не в три смены. Сложно было и с аудиториями. Обстановка разрядилась с вводом в строй нового корпуса. Просторная столовая на первом этаже, решила все проблемы. Каждая группа (уже не взвод), получила постоянную аудиторию, порядок в которой поддерживали мы сами, как и в кубриках. Строем мы направлялись из общежития на ул. Егорова в учебный корпус. Распорядок был вполне определённый, но уже привычный.

Начальником мореходного училища был Евгений Иванович Портнов, капитан первого ранга, боевой офицер, командовавший ранее крейсером и имевший боевые награды. Сотрудники и курсанты его уважали, и было за что, мы, курсанты - побаивались. Для нас он выглядел строго. С Евгением Ивановичем меня свела судьба, когда я пришел учиться в высшую мореходку, где он был ректором. Застал я его там и когда в начале восьмидесятых годов работал там. Замечательный человек. Ничто ему не было чуждо.

22. В мореходном училище.

Преподаватель военно-морской подготовки подполковник-инженер Фридляндский, был внешне фигурой не менее колоритной. В отличие от Обертаса с чисто бритой головой. Тогда это было несколько непривычно. На наш вопрос, как ему удаётся поддерживать такую форму, пояснял, что голову ежедневно бреет жена. Офицеры технической службы тогда носили серебряные погоны. Золотые погоны с нарукавными нашивками полагались только плавсоставу. Фридляндский не без оснований считал Мурманскую мореходку в Союзе лучшей, правда после Ломоносовской, откуда он был к нам переведён. С этим мы были не согласны, но были едины в нелюбви к стилягам из Херсона, Одессы и Ростова. Любимцем Фридляндского был Боря Уханов, замечательный чертёжный график. Я думаю, что изображения машинно-котельных отделений эсминцев и крейсеров, выполненные Борей, сохранились поныне. Оценки на экзамене по ВМП Боря получал автоматом.

Появились и новые преподаватели по ВМП. Это капитан-лейтенант М. Палыга, Бреде и др. Запомнился провокатор Палыга. Если командиры рот бились за соблюдение ставной формы, то от Палыги можно было слышать: - «Ну что это за курсант? Воротничок салажьего цвета, брюки дудочкой?» Курсантам это нравилось. Он преподавал нам курс артиллерии. Для чего это нужно механикам, было непонятно. Так же как и военно-морская география. Хотя она мне нравилась.

У нас появились новые командиры рот. Это были майоры Васильев и Епишев. Окончив курсы командиров, они прошли всю войну в пехоте. В училище их переобмундировали в форму береговой обороны дослужились до майорского звания и как командиры курсантских рот («ротные дядьки»), были на месте. Особенно майор Васильев, статный, спокойный, без лишних придирок.

В учёбу мы уже втянулись, процесс в мореходке был отработан. Мы тоже стали ушлыми. А уж шпаргалить-то научились. На третьем курсе в основном начались специальные предметы. Учиться стало интереснее и попроще.

23. Преподаватели мореходки.

Настало время сказать доброе слово о преподавателях. В большинстве своём это были люди, не имевшие высшего образования. Но они любили и знали своё дело. Когда я, будучи стармехом, продолжил учёбу в Высшей мореходке, я с благодарностью вспоминал преподавателей из средней. Для практической деятельности, нам было достаточно знаний, полученных там. Не зря на флотах всегда ценили выпускников средней мореходки.

Руневич Андрей Михайлович. Перешел из Мореходной школы, где начинал читать нам курс «Двигатели внутреннего сгорания». Знал и излагал предмет замечательно. Нам он казался пожилым. За выразительную седину острословы окрестили его «оловянной головой». Он любил выпить и по понедельникам мы это замечали. Основы он преподнёс замечательно. Мы по молодости считали, что без морской практики не может быть хорошего преподавателя. Это ошибка. Как говорят в математике «Условие необходимое, но не достаточное». Преподавателем тоже надо родиться. Можно быть хорошим практиком и никудышным преподавателем. Я в этом имел возможность убедиться, будучи впоследствии преподавателем. А Андрей Михайлович под пенсию ещё долго работал старшим механиком на портовом буксире и мы уже механиками встречались как коллеги, с удовольствием вспоминая мореходку.

Роман Иванович Попов, был единственным преподавателем специальных дисциплин с высшим образованием. Читал «Судовые вспомогательные механизмы». Издал очень хороший учебник, по указанной дисциплине. Был внешне грубоват, но хорошо излагал материал и не особенно придирался на экзаменах. Часто отпускал остроумные шуточки, но не панибратствовал. Позже он работал в Москве в Минрыбхозе. Защитил кандидатскую диссертацию. Курсанты его уважали.

Николай Николаевич Блинов - специалист по паровым машинам. Милейший человек. Интеллигентный, спокойный. На занятиях заливался как колокольчик. Но как он изображал детали на доске! У меня до сих пор сохранился конспект по паровым машинам с аккуратными рисунками. В своей преподавательской работе я следовал этому примеру, и когда курсанты отмечали это, я ссылался на Николая Николаевича. Учитель был хороший и в доказательство демонстрировал конспект. С Николаем Николаевичем мы и в дальнейшем поддерживали связь. Он написал несколько интересных книг. Все они у меня имеются и даже с посвящением автора.

Жена Николая Николаевича, Александра Серапионовна, тоже преподавала в мореходке, но мне у неё учиться не пришлось. Тоже человек интересный. Тоже написала несколько книг. Меня поражала её интеллигентность, а особенно дикция. Как будто она была выпускницей Смольного института, а не родилась в вологодской глубинке. Сын Блинов Борис Николаевич, моряк и продолжатель семейных традиций. Много и интересно пишет. Вся Блиновская библиотечка в моём распоряжении. Недавно с интересом перечитал воспоминания Николая Николаевича.

Перечисленные преподаватели относились к «настоящим морякам». Они не были формалистами, не спрашивали нас по понедельникам и после банных дней. Дело в том, что мы пользовались баней № 1. Сейчас это оздоровительный комплекс «Гларус», где от старой бани ничего не осталось. Водили нас в баню после полуночи, когда заканчивается обслуживание гражданского населения. А поскольку идём мы в баню поротно по очереди, то часто ночь получается бессонной. Тут уж не до самоподготовки.

Возвращаясь к преподавателям, не могу не упомянуть Сергея Александровича Сукрухо. Он работал в мореходке с 1934 г. с перерывом на войну.

Математик до мозга костей. Спортсмен до старости, заядлый рыбак и путешественник по Кольскому полуострову. Сухощавый, подтянутый, в неизменной морской шинели. Я не дружил с математикой и мог бы не писать о нём. Но вспоминается вступительный экзамен по математике в Высшую мореходку. У меня не было времени на основательную подготовку. Я трудился уже старшим механиком. Естественно на экзамен явился при всех регалиях. Сергей Александрович, видя мои затруднения, пытался как-то помочь мне. Помочь же мне в тот момент можно было только одним способом. Выполнить за меня контрольную.

Розенштейн Михаил Михайлович относился к «настоящим морякам» без всякой натяжки. Им я и заканчиваю эту подборку.

Капитан дальнего плавания Розенштейн Михаил Михайлович (для нас «Мих. Мих.») преподавал в Мурманской мореходке. Для механиков он вёл курс «Теория и устройство корабля». Это был среднего роста с солидным животиком добродушный человек, похожий на капитана Врунгеля. Помнится как он в распахнутой канадке (натуральной, американской, ещё с военных времён), громогласно изрекая «Полундра!», демонстративно разбрасывает животом, курсантов столпившихся в коридоре. Курсанты радостно приветствуют любимого преподавателя.

Он был «истинным моряком». К ним мы относили преподавателей не формалистов, которые не спрашивали нас по понедельникам и после бани. Но Мих Мих. был настоящим моряком и в прямом смысле этого слова.

Занятия он проводил интересно, дополняя их примерами из собственной морской практики. Я не припомню его в плохом настроении. На шутку отвечает остроумной шуткой. На доске Мих. Мих. изобразил судно и по нему ведёт объяснение. В перерыв уходит курить. Хорошо рисовавший Юра Евдокимов дорисовывает на палубе фигуру капитана, очень похожего на Мих. Миха. Правда живот делает побольше и добавляет нашивок на рукаве. В класс заходит Мих. Мих. Внимательно и не без удовольствия рассматривает рисунок. Ни слова не говоря, берёт мел, к мачте дорисовывает рей и повешенного на нём курсанта. Всеобщее веселье, занятие продолжается. Недолюбливал он, пожалуй, только Борю Ковшикова. Не отличаясь успехами в учебе, он постоянно докучал шутками, не всегда остроумными. Мих. Мих. не выдерживает. Мы наблюдаем, как он демонстративно долго роется в кармане, достаёт, наконец, пятак и швыряет Ковшикову, чтобы он угомонился, наконец. В сердцах Мих. Мих. бросает: - «Серый, как у пожарника штаны, а сам не слушаешь а другим мешаешь!»

Мих. Мих. был заядлым автолюбителем. В 1954 году он разъезжал на новеньком «Москвиче» первой модели. Он собирался ехать домой, курсанты окружили машину и, подшутив над ним, приподняли задок, оторвав колёса от земли. Не сразу понял, почему машина не трогается с места. Витька Шарин неудачно облокотился на капот и сделал лёгкую вмятинку. Мы впервые видели Мих. Миха рассерженным. Уж очень бережно он относился к своему «Москвичонку». Позже он приобрёл «Волгу» и ездил на ней до конца.

Мих. Мих. был участником полярных конвоев во время войны. В должности старпома ходил на ледоколах и транспортах типа «Либерти». Об этом он нам тоже рассказывал. В Канаде, куда они ходили, да и не только там к русским очень хорошо относились. Особенно после победы под Сталинградом. Для старпома это имело и оборотную сторону. Иногда наш моряк, не добравший малость, но уже не имеющий денег в пивной или подобном заведении, ударял кулаком по столу и заявлял, что он «рашен». Выпить с русским за победу находилось более чем достаточно. Мих. Миху часто приходилось выставлять гуляк из полицейского участка. Туда же попадали и отяжелевшие моряки, если им пришло в голову, где-то присесть, отдохнуть. Пьяных, но на ходу милиция не забирала.

После мореходки Михаил Михайлович уже в пожилом возрасте ходил капитаном на БМРТ «Златоуст», добился больших успехов и был кандидатом на присвоение звания «Герой Соцтруда».

Многие бывшие курсанты и сослуживцы вспоминают добрым словом этого жизнелюбивого и порядочного человека.

Читать следующую главу

О друзьях, о море, о себе