Я предлагаю вам, говоря современным языком, совершить маленькое виртуальное путешествие. Почти все, о чем вы узнаете на этой своеобразной экскурсии, подтверждается документами и воспоминаниями старожилов.

Зима 1932 года. Конец января. После полярной ночи солнце красным медным кругом начинает появляться над берегом Имандры. Утро. Не очень раннее, но уже рассвело. Мороз. Хочется побыстрее в тепло, но надо еще добраться до пункта назначения - двадцать пятый километр, поселок Кукисвум-чорр.

Лошадка, запряженная в сани, переминается с ноги на ногу у временного вокзальчика станции Апатиты. Возчик, простой русский мужик, еще недавно пахавший землю в деревне, не подозревавший о существовании этого северного края, готов доставить нас к месту назначения и быть нашим гидом.

Еще нет большой опаски в разговоре, да и, по мнению мужика, что он еще может потерять? И так загнали на край света! Он еще не знает, что через пять - шесть лет за такие речи можно будет лишиться жизни. Сегодня же он ничего не боится.

Я буду лишь изредка прерывать его и комментировать с точки зрения вашего современника.

- Садитесь, садитесь... Я, конечно, понимаю, что лошадка - транспорт не современный. Но по нынешним местам самый подходящий.

На что серьезный мужик директор Кондриков, и машины у него есть, и, говорят, даже настоящий самолет имеется, но по нашим дорожкам предпочитает на лошадке передвигаться.

Лошадь медленно трогается по увалам дороги, поворачивает направо и начинает петлять по кривым станционным улочка. Слева возле речки Жемчужки, как на картине классика-передвижника, вытянулись в струнку сосны.

Там скоро разобьют поселковый парк. С аллеями, каруселью и танцплощадкой. Парк просуществует до шестидесятых годов, правда, к тому времени карусель облезет и покосится на бок, пол на танцплощадке провалится, но среди бронзовых стволов сосен еще долго будет приятно и радостно пройти по дощатому тротуару.

Потом русло Жемчужки осушат, и парк пропадет навсегда.

Сегодняшнему читателю, может, не понятна описанная выше география. Но дорога от вокзала шла тогда по другому пути. От станции улица поворачивала направо, в сторону нынешнего путепровода. Потом в поселке надо было повернуть налево, переехать по мостику речку Жемчужку, еще один поворот направо, где-то возле нынешней гостиницы «Уют», и вы оказывались на дороге, ведущей к Хибиногорску.

- Правильно, что Вы на лошади решили ехать. Можно и на машине, только она редко ходит. К ленинградскому поезду ночью и к мурманскому вечером. Но это все баловство. Загрузят в кузов и трясут целый час. А за все удовольствие берут два рубля.

У нас на лесозаготовках бабы-поденщицы, то есть, извиняюсь, женщины, за день столько получают. Считается, что для лошадей дорогу торят. Снегу на вырубках по пояс. Коню не пробиться. Поденщицы должны дорогу расчищать. Чем расчищать-то, если обыкновенных лопат нет? Вот бабы и топчут дорогу перед лошадью.

Я, конечно, тоже не богатей какой-нибудь. Еле-еле семьдесят-восемьдесят рублей в месяц выходит. Да еще за охрану удерживают, как будто я от своей бабы и детишек убегу. За коммунальные услуги двадцать процентов дерут. А какие такие услуги, если сортир во дворе по самый край засран, простите, загажен, и простого кипятку во всем шалмане не найти. Одних вшей в переизбытке.

Возница дергает поводья, и лошадь, выйдя из поселка, прибавляет шагу. На четвертом километре слева от дороги потянулись вырубки. Видно, как, подтверждая слова возчика, женщины торят путь к заготовленным с лета штабелям бревен. Здесь Хибиногорский горкомхоз заготавливает дрова для города. Самый нужный на севере после хлеба продукт.

Лошадь бежит по дороге мимо поля, которое теперь называют Пионерским. Позднее его раскорчевали и передали совхозу «Индустрия». Теперь на нем выращивают многолетние травы на силос, а еще совсем недавно, лет двадцать пять назад, это было знатное картофельное поле.

Справа недалеко от дороги виднеется маленькое кладбище. Несколько крестов, сваренных из толстой стальной проволоки, да деревянные пирамидки, сооруженные наскоро по народившейся безбожной традиции.

Пока не удалось найти ни одного документа, подтверждающего существование кладбища. Но я своими глазами видел его остатки в середине шестидесятых годов. На крестах и незатейливых памятниках были таблички 1930-31 годов. Рядом с сохранившимися могилами - ямы. Похоже, что родственники переносили прах умерших на новое кладбище.

Сани, переваливаясь на дорожных колдобинах, неспешно продолжают путь.

- Сейчас за поворотом будет шестой километр. Там лесобиржа с конбазой. Место гиблое.

Нас в прошлом году в марте привезли туда. Пораспихали по палаткам. А что дальше? Ни воды, ни хлеба. Хорошо еще под горой -речка. Пока фабрику обогатительную не пустили, вода в ней была чистая, и название местное мудреное она имела. Энеманйок. Язык сломаешь, пока выговоришь. Слышал, что в переводе с местного это Белая река.

Как в воду глядели. Фабрику обогатительную запустили, хвосты начали сбрасывать, теперь она настоящая Белая. И никто ее по-другому не называет.

Так что вода в поселке теперь привозная. Или со станции надо везти, или из-под другого склона, из Жемчужки.

Упоминания о поселке шестого километра встречаются в документах вплоть до тридцать восьмого года. Но еще в начале шестидесятых годов на шестом километре автодороги Апатиты-Кировск, на месте, где сейчас стоят корпуса ПТУ-11, кособочились два засыпных полуразрушенных барака. А старожилы называли это место конбазой.

Мороз, подкрепляемый небольшим ветерком, постепенно набирает силу. Для сугреву приходится вылезать из саней и трусить рядом.

Километра три дорога вьется по засыпанному снегом березняку. Справа начинают маячить неясные огоньки.

- Девятый километр. Наших в марте половину на шестом оставили, а половину сюда. Их тоже здесь без кормежки почти целую неделю продержали. Вы закутывайтесь потеплее. Дальше мести начнет. А до тринадцатого километра больше жилья нет.

Упоминания о поселке девятого километра в сохранившихся довоенных документах встречаются несколько раз. Только нигде не удалось найти сведений о том, кто в нем жил, чем занимались и, вообще, сколько в нем было жителей. Говорят, что в лесу возле старого аэропорта кто-то натыкался на останки бараков. Но абсолютно достоверных данных мне получить не удалось.

Огни поселка тринадцатого километра видны издалека. Справа от дороги - скопление палаток и шалманов. Три стандартных дома теряются в этом убогом подобии поселения человека.

- Вот и мой поселок. Здесь у нас конбаза. В Хибиногорске больше тысячи лошадей. Конечно, не вся тысяча здесь. Конбазы еще есть на 19 и 25 километрах. Но везде один беспорядок. Кормов не хватает. Посмотрите, разве это лошадь? Лето и осень она просидела на подножных кормах. Трава да листья. Это еда для рабочей лошади? На дворе середина зимы, а коней кормят одним овсом, да и то в полнормы. Даже соломы в наличии не имеется.

Лошадь - существо живое. Она ухода требует. А какой уход, если в конюшне крыша протекает, да простых щеток и скребниц нет? Во всей стране лошадиный инструмент есть, а у нас дефицит.

Не мешало бы в столовую заехать, перекусить, но здесь мы останавливаться не будем. Ишь, придумали: обеды обыкновенные и «технические». Какие у нас техники, если во всем поселке одни работяги живут? У меня сосед ударник, их таких пятьдесят человек на тринадцатом километре. Приходит в столовую, дает свою ударную карточку и просит «технический» обед. А ему говорят, что не положено. Ешь баланду за пятнадцать копеек да кашу. Технический обед съедает зав столовой и приближенные к нему лица. Его бы, контру пузатую, на целый день на мороз, а потом покормить столовским супчиком.

Возчик еще что-то бурчит себе о поселковых непорядках, а лошадь медленно минует поселок тринадцатого километра. Позднее его назовут Пионерским. Перед войной в нем останется жителей человек двести. Потом устроят пионерлагерь, а потом и вовсе забросят. С баланса Апатитского горсовета спишут в 1978 году.

Проехали еще километра три. Справа от дороги среди редких деревьев, чуть высовываясь из сугробов, торчат православные кресты.
- Кладбище. Самое бойкое, скажу я вам, место. В день по два-три человека хоронят. Почитай, одних стариков и детишек. В основном от простуды, кори и других заразных болячек мрут.

Проехали еще чуток. Сани подкатили к переезду через железнодорожный путь, два года назад проложенный заключенными Соловецких лагерей от станции Апатиты к Хибиногорску.

- Вон там, внизу, слева от переезда дом двухэтажный и три шалмана стоят. Заразная больничка. В прошлом году во время тифозной эпидемии много народу из нее на кладбище снесли.

Сани переваливают через железнодорожный путь. Дорога начинает круто забирать в гору. Справа от нее стоят новенькие двухэтажные стандартные дома. Из труб вьются дымки. Усилившийся ветер срывает их, не давая подняться вверх.

- Ишь, как задувает. Нам один приезжий лектор в Красном уголке лекцию читал для нашего же просвещения, уверял, что Хибиногорск защищен от ветра горами. Ему бы недельку в палатке
пожить, почувствовал бы защиту.

Хорошо в новых домах. Тепло, электричество, в стены не дует. Это тебе не палатки и не шалманы - дворцы. В тех, что по Хибиногорскому шоссе и Новой улице, в основном работники с обогатительной фабрики поселены. Специалисты. Все хорошо в этих домах, только печки неудачные. Очень на них жильцы жалуются. Конструкция, говорят, какая-то не та. Того и гляди - пожар случится. Вон в прошлом месяце от печки на двадцать третьем километре детский дом сгорел. Трое или четверо детишек на пожаре померло.

Возчик тяжело вздыхает и вылезает из саней, облегчая лошади тяжелый подъем в гору.

Навстречу нам катит ассенизационная повозка. На полозья водружен деревянный ящик, содержимое которого уже слегка прихвачено морозом. Возчик притормаживает лошадь, туго натягивая вожжи, и ругает ее, странно растягивая слова.

- Привет, Тойво, - здоровается наш возница с ассенизатором.

- Вот, странное дело, нет народа чище финнов. Все у них дома надраено до блеска, везде у них порядок. А работают на этих вонючих повозках в основном только они.

Зимой у них ящики для нечистот, а летом - огромные бочки.

Летом светло, а потому ассенизаторы работают только ночью. Соберутся где-нибудь в одном месте. Все одинаковые в огромных брезентовых робах. Степенно поболтают на своем тягучем языке и с тихими песнями разъезжаются по городу.

Финнов тут много. Нам другой лектор говорил, что в Хибиногорске собрались люди тридцати национальностей. Целый интернационал получается. Я один раз на улице настоящую индуску встретил.

Из каких только мест народу понагнали. Из Ленинградской области много, с Урала, несколько человек даже с Восточной Сибири привезли, денег не пожалели. Царь в Сибирь ссылал, а у нас назад везут, только немного севернее.

Издалека на подъеме слева от дороги показалась большая стройка. Справа по косогору, как драные беспризорники, стоят палатки. И там и там, среди сугробов копошатся люди.

- Больницу каменную строят. Интересно, в ней палаты для вольных и высланных раздельно будут? А то, как в поликлинике... Все по классовому принципу. Если ты спецпереселенец, то становись в очередь. А вольному никакой очереди не надо. На иного из таких вольных глянешь... Его в тюрьме-то опасно держать, но здесь он рабочий класс, пролетарий. Проходите, пожалуйста, без очереди. Мы же с бабами, извиняюсь, с женщинами и детишками – классово чуждый элемент. Нам все в последнюю очередь, кроме работы, полагается.

Палаты в новой больнице были и для вольных, и для высланных одни. Врачи в ней старались всех лечить одинаково и на совесть. Больше сорока лет простояла та больница, а потом рядом построили новый корпус. Старый решили реконструировать, надстроили этажи и забросили.

Так и стоит в центре города старая больница в новом недостроенном виде.

Прямо перед нами по обочине шла женщина. На плечах ее лежало коромысло с двумя полными ведрами. Дорога по-прежнему тянулась в гору. Женщина ступала неспешно и осторожно. Вообще-то, фигура человека с ведрами была для того времени обычной. Водопровода в домах, а тем более в палатках и шалманах, не было, и воду приходилось носить издалека.

Но у женщины в ведрах плескалась не вода, а какая-то пенная желтая жидкость.

- Это Марья Назарова ребятам-строителям пиво потащила. Она в их общежитии на кухне с семьей живет. Убирает, да вот, когда мужики загуляют, за пивом в ларек ходит.

В конце длинного подъема громоздилось большое каменное здание.

- Банно-прачечный комбинат. Скоро открыть обещают. Все как у людей будет. Вода горячая и холодная прямо из кранов, шайки оцинкованные...

Как привезли нас, так ни постираться, ни помыться было. Ходи во вшах, как медведь в клещах. Баня в каждом поселке своя. Да что это за бани? Одно сплошное недоразумение. То воды нет, то дров, а то еще банщик загуляет.

У нас-то на тринадцатом километре с дровами попроще. Своя конбаза. Мужики у нас ушлые. Их загрузят дровами, например, в баню на восемнадцатый километр, а они в нашу везут.

Сани свернули направо на Индустриальную улицу. Прямо перед мордой лошади выскочила стайка пацанов. Перебежав дорогу, самые отчаянные прицепились к трогающейся с остановки грузовой рейсовой машине.

- Вот шпана. Того и гляди, под колеса попадут. Им такую школу строят, гляньте. А они хулиганят. Пускай лучше учатся, потом на фабрику пойдут. На фабрике грамотные нужны. И не будут, как я, коням хвосты крутить.

Вот жалко только, что-то очень медленно строят. Никак им к первому сентября не успеть. А это, рядом-то со школой, кинотеатр достраивают. Говорят, чуть ли не самый большой в Советском Союзе будет. Врут, наверное. Но посмотреть интересно, как там все. Скоро откроют, и гляну. Фильмы, рассказывают, теперь со звуком. Заслушаешься, поди, на работу не захочется.

Возница приостановился у новенького здания пожарной части.

- Во, какую махину отгрохали. Самое нужное, скажу я вам, городское учреждение. Каланча, аж шесть этажей. Из нее весь город, наверное, как на ладони. Где чего задымит - сразу видно.

В поселок двадцатого километра да на Услон не поедем. Нечего там смотреть. Одни палатки, шалманы и бараки. Не улицы, а сплошные закоулки. Лагерь там еще концентрационный. Плохое место. А вон справа скоро целый проспект будет.

Поселок Услон, или в просторечии Услонка, был устроен на месте, где сейчас стоят дома Олимпийской улицы. А концлагерь -в районе теперешней Юбилейной.

Наш экскурсовод показывает на строительную площадку, где в ряд поднимаются многоэтажные каменные дома.

- Здесь главный городской проспект будет. Дома, как в Москве или Ленинграде. Социализм.

В тридцать первом году предполагалось, что проспект Ленина проляжет от здания пожарной части к Верхнему озеру. На будущем проспекте начали возводить дома для специалистов. Теперь это 7-а, 7-6 и 7-в по проспекту Ленина. Дом же под номером 7 построили позднее, в сороковом году.

Возок сворачивает налево на Апатитовое шоссе и катится под горку к железнодорожному переезду. Сегодня по этому пути пройти можно только пешком. Железнодорожные пути хотя и сохранились, но поезда по ним уже не ходят, а подземный переход, чудо градостроительной техники шестидесятых годов, наглухо заколочен, дабы защитить прохожих от лихих людей и малолетней шпаны.

Лошадь осторожно перешагивает через рельсы. Сани, подпрыгнув на очищенном от снега железнодорожном пути, катятся дальше.
- Справа гараж треста «Апатит». Только что построили. Машины железные, а их в тепло. Вот бы моей лошадке такой дворец. Говорят, что скоро лошадей не останется. Наверняка ошибаются. Да и вправду, куда же всех возчиков денут? Нас в городе почти шестьсот человек. Что, всех на шоферов переучат? Зачем столько?

У озера обогатительная фабрика пылит. Громадина, а все строится. Еще пониже ТЭЦ. Там электричество делают. Современная штука. Скоро в каждом доме лампочки будут. Повернул выключатель - и светло, как днем. Представляете, шалман с электричеством? Цирк получается.
Народу на фабрике работает тысячи, и все мало. Недавно в газете напечатали, что на первое января 1932 года в городе живет почти двадцать девять тысяч человек. А в марте прошлого года всего пятнадцать было. За девять месяцев, почитай, вдвое народишку прибавилось. Почти все наши, раскулаченные.

Сани, скатившись под горку, поворачивают направо. Слева остается деревянное здание хибиногорского вокзала. Переезжаем шаткий мостик через замерзшую речушку.

- Странное существо - человек. Чем речка провинилась перед ним? Прозвали Услонкой. УСЛОН - это же сокращенно Управление Соловецких лагерей особого назначения. Сами за решеткой, и речку туда же.

В очередной раз лошадь переступает через железнодорожную колею.

- Ох, и трудно в этих местах дорогу зимой в порядке содержать. Особенно на участке под горой. После метели попробуй, расчисти пути. В начале января, как дунуло... За одну ночь все снегом уравняло.

Срочно милиция пошла по баракам да шалманам. Согнали, кто под руку попался. Человек шестьсот набралось. И всех на расчистку пути. Лопат не хватает. Неразбериха. Но все-таки раскидали снег. Глядите, паровоз, словно в снежном коридоре, идет.

Дорога свернула в долину Юкспориока. Справа к ней вплотную подступил лес. Вдалеке за деревьями показалась еще одна строительная площадка.

- Фосфорный завод строят. Только непонятно, зачем в таком красивом месте? Ведь все вокруг опаскудят. АНОФ пустили, в городе теперь от пыли не продохнуть. И здесь какая-нибудь беда будет. Место уж больно красивое. Жалко.

Не был провидцем наш экскурсовод, но оказался прав. Уже вскоре после пуска стало ясно, что фосфорный завод построен не на месте, да и не очень нужен.

В декабре 1937 года в Управлении треста «Апатит» состоялось техническое совещание. Рассматривали планы развития Кировска.
Предполагалось, что вскоре число жителей в городе достигнет сорока тысяч, а еще тридцать будет жить в рудничном поселке Кукисвумчорр.

В Юкспориоке, на двадцать третьем километре, предполагалось устроить оздоровительную зону. Фосфорный завод собирались снести, а на его месте предполагали разбить парк, построить дома отдыха и физкультурные площадки.

На полном серьезе обсуждался вопрос о поднятии на метр уровня озера Большой Вудьявр. Это позволяло городу выйти к воде. Правда, пришлось бы решить вопросы с затоплением площадки вокзала, ТЭЦ и фабрики.

Чтобы защитить от обвалов дорогу, идущую на Кукисвумчорр, проектировали строительство крытой галереи.

Планы были грандиозные. Но война перечеркнула их одним махом.

Фосфорный завод на несколько лет стал самым нужным производством города. Он оставался в работе все военные годы, несмотря на бомбежки и нехватку кадров. О его эвакуации или закрытии никто не помышлял.

Завод перестал работать только после войны.

Дорога опять понемногу стала забирать в гору.

- Скоро на месте будем. Сейчас ворота проедем, и мы дома.

Действительно, вдалеке показалось некоторое подобие триумфальной арки. На ее фронтоне - портрет вождя, увитый венком из елового лапника. Слева и справа от портрета кумачовые лозунги. «За власть Советов!» и «Даешь апатит». Чтобы арка не рухнула под напором ветра, ее укрепили деревянными укосинами.

Проехав под этим сооружением, мы оказались у самого большого дома поселка. В окружении покосившихся шалманов и бараков стояло основательное одноэтажное здание с высоким крыльцом. Через громко хлопающую дверь входили и выходили люди. Можно было подумать, что перед нами здание управления рудника, но это была столовая.

Возница подъехал к крыльцу. Вышел из саней и накинул на коновязь поводья.

- Приехали. Поднимайтесь на крыльцо, отсюда весь рудник виден. Говорят, второй по величине в Союзе после того, что на горе Магнитной.
Панорама и вправду открылась грандиозная. Хотя день уже катился к вечеру, рудник можно разглядеть во всех подробностях.
Вся гора изрезана ровными огромными ступенями. С уступа на уступ перекинуты деревянные рудоспуски.

Рабочие вручную подталкивали к ним полуторатонные вагонетки с рудой и опрокидывали их в желоба. Расстояние скрадывало звуки, но можно представить, с каким грохотом руда неслась вниз.

- Меня в прошлом месяце доску на рудник возить наряжали, так я, пока сани разгружали, внимательно разглядел эти сооружения. Колотят из доски-пятидесятки желоб где-то метр на полметра. Дно покрывают броневым железом миллиметров десять толщиной, а бока металлом потоньше. Сверху все заколачивают такой же доской, только не вплотную, а вразбежку. Если в такой спуск попадешь, пролетишь - не задержишься. Рядом со скатом устроены деревянные лесенки для рабочих, чтобы с уступа на уступ перебираться.

Не хотел бы я на горе работать. Уж больно не человеческий труд и опасный. Прав возница. Не было опаснее работы, чем на руднике. В тридцать первом году на 1807 работающих пришлось 582 несчастных случая. Из них 62 тяжелых и 4 смертельных.

- А к погрузочной эстакаде руду в вагонетках по бремсбергу спускают. Устройство, недоступное моему пониманию. Ни лошади тебе, ни мотора, но вагонетки по рельсам полные опускаются, а порожние поднимаются.

К январю тридцать второго года на руднике было два двухсотметровых бремсберга конструкции инженера Петра Владимирова. В недавнем прошлом сидельца Соловецких лагерей.

Впрочем, детищем Владимирова были не только бремсберги, а и весь рудник. Это под его руководством разработали схему добычи апатита открытым способом. Это он заложил основы для подземной добычи на Кировском руднике.

Разгрузочное устройство бремсберга было устроено рядом с огромной деревянной эстакадой железнодорожной станции Нефелин. По эстакаде, сооруженной из толстых бревен и поднятой на семиметровую высоту, проложен свой железнодорожный путь. По нему лошади подтаскивают вагонетки с рудой к самому краю, и рабочие опрокидывают их, перегружая содержимое в стоящие внизу железнодорожные вагоны.

Посвистев и выпустив пар под красные колеса, небольшой паровозик дергается и натужно оттаскивает состав с рудой от эстакады. Его путь только начинается, а наш на сегодня закончен. Пора в тепло.

Сергей Тарараксин

"СУДЕБ СГОРЕВШИХ ОЧЕРТАНЬЕ"