В 1937 году в Вологде была издана книжка Н.П. Колпаковой «Терский берег»

Колпакова И. П.

Нет такой земли, которая в умелых руках ...не могла бы быть повернута на благо человечества.

(С. М. Киров. Из выступления на I съезде колхозников-ударников Ленинградской области)

В 1937 году в Вологде была издана книжка Н.П. Колпаковой «Терский берег». Первая часть книги описывает дореволюционную историю Карело-Мурманского края. Время, описанное во второй части, было временем бурного развития промышленности и социальных достижений Кольского Севера. Автор проводит читателя по всему Беломорскому побережью полуострова, знакомит с жителями поморских поселков, работниками новых для этих мест производств.

Всю книгу пронизывает чувство радости: ушли в прошлое невзгоды, забыты обиды. Все помыслы устремлены в будущее. А это и есть наше человеческое предназначение - строить будущее. Мы сегодня об этом стали забывать. Давайте, поучимся оптимизму и деловитости у своих дедов, оставивших нам полную чашу своей жизни!..

Светлая ночь беззвучно шагает по тундре. Скоро она скроется за озеро, за низкие береговые кустарники, уйдет, на запад — туда, где сегодня рождается громадная очередная новостройка Севера, город Мончегорск, растущий вокруг молодого Никель-комбината. Когда начинаешь думать о подземных сокровищах Севера, невольно видишь, как из глубины двухсотлетней давности встает умное круглое лицо, окруженное буклями пудреного парша, и давно умолкший голос звучит пророчески:

— По многим доказательствам заключаю, что в северных недрах пространно и богато царствует натура, а искать оных сокровищ — некому...

Старик Ломоносов справедливо сокрушался о нетронутых богатствах. Много понадобилось десятилетий, чтобы на помощь безмятежно дремавшей натуре пришли люди с лопатами.

Так начинает свой рассказ-путешествие Наталья Павловна Колпакова. Приведем выдержки из него.

...Из недр вышли на лопаты разведчиков медь, железо, никель, гранит, слюда, ценные глины и известняки, сырье для красок, лучшие сорта торфа. А в массивах Хибинских гор раскрылось, как в сказке, лучшее сокровище полуострова — неисчерпаемые запасы минералов, которым увлеченные ученые придумали так много красивых и странных названий. Советские разведчики прошли по горам и тундрам, по озерам и морскому побережью, В чистых и пустынных лопарских озерах плескались сиги, окуни и щуки. Из моря глянули золотые косяки сельди и семги. Люди вспомнили о забытом старинном промысле гаги, о возможности использовать рыбные отбросы—на удобрения, рыбные шкурки—на кожи .оленьи отходы — на промышленность, торф — на топливо, древесные опилки — на фибролит... Люди заговорили о новых формах работы и промыслов, о новых начинаниях во всех отраслях поморского и тундрового хозяйства, о новой, небывалой здесь культуре. Дикие горы начали становиться высоко-индустриальным районом, а в тундре советские люди созвали первую конференцию пастухов-оленеводов, никогда не видавших доселе железной дороги и парохода...

...Неродимый край всеми глубинами отозвался на непривычные для него внимание и заботу. Осушенные и культивированные болота дали лучший урожай трав, чем в других районах на минеральных удобрениях; зверобойный промысел, шедший прежде разрозненно, кустарно, с образованием зверобойного флота стал давать неизмеримо большее количество зверя; добыча сельди, выловленной из океана в 1930 году в количестве 1000 тонн, в 1934 году показала на весах приемщиков невероятную цифру — 80000 тонн; добыча семги в восточной части северного Беломорья возросла в пять с половиной раз; в десять-двенадцать раз выросло количество видов рыбного промысла и заготовки рыбы, которую прежде здесь только солили—неумело и невкусно.

...Новые завоеватели Севера осваивали его осмысленно и по плану. Их работа была далеко не похожа на работу прежних хозяев царского Севера, когда под грубым сбором добычи таилось полное разорение и обнищание края. Много труда потребовало это осваивание былых неродимых земель. Но большевики знали, чего они хотят, и умели добиваться того, что было намечено.

На Севере как из-под земли выросли лесные, рыбные, консервные, хлебные, кирпичные, бондарные, деревообделочные заводы; зашевелились торфяные и слюдяные разработки; после проведения землеустройства, на четко разграниченных территориях кочевых пастбищ, лесных и колхозных угодий поднялись первые оленеводческие, животноводческие и молочно-овощные совхозы и фермы; дикое ценное зверье узнало новые условия существования в первых северных заповедниках.

А запасы драгоценных минералов Хибин дали возможность развернуть такую многообразную и богатую горно-химическую промышленность, такие обогатительные предприятия, которые во сне не снились и самому Ломоносову.

...Фактически большая часть промышленных и хозяйственных начинаний на полуострове расцвела вокруг этих полусказочных лопарских гор. До 1917 года в Хибинах жили только грозные горные духи, пугавшие своим воображаемым величием суеверных кочевников. Теперь в тех же Хибинах живет один из замечательнейших советских людей - академик Эйхфельд.

...Проблема земледелия на Севере вставала перед царским правительством не раз.

Посылаемые на север агрономы, нетерпеливо и раздраженно, заранее уверенные в неудаче, пробовали привить ненавистной окраине хотя бы овощи. О хлебе не было и разговоров. Но и из овощей упорно вылезала на поверхность дикой земли одна лишь репа: все остальное гибло. Агрономы удовлетворенно сообщали по начальству о том, что приполярные земли для сельского хозяйства непригодны. Начальство находило это вполне естественным, и мнение о неродимости северной почвы укреплялось год от года.

...Мурманская железная дорога, в лице ее колонизационного отдела, решила заново испытать качества северной земли. В 1923 году на станции Хибины организовался небольшой опорный сельскохозяйственный пункт. Смелый почин «Мурманки» даже и в новые времена показался рискованным. Агроном Эйхфельд, поселившийся в землянке среди унылой тундры, вызывал удивленные толки и сочувственные покачивания головами. Но агронома Эйхфельда это не смущало. Без лошадей, без машин, почти без средств упрямый исследователь начал пересмотр старой науки агрономии. В землянке на болоте, окутанный восемь месяцев в году полярной ночью, ученый добивался нового решения старых задач. Маленькая группа энтузиастов поддерживала его своим сочувствием и практическим упорным коллективным трудом.

Понемногу Всесоюзный институт растениеводства заинтересовался опытами хибиногорских пионеров, которые шаг за шагом осваивали болота и минеральные почвы, добивались созревания заполярных овощей, испытывали на выносливость различные «сорта зерновых культур. Мало-помалу скромная землянка и прилегавшие к ней опытные участки превратились в Полярное отделение ВИР, а скромный ученый И. Г. Эйхфельд встал во главе всей опытной сельскохозяйственной работы Заполярья.

Когда назрел вопрос о том, быть или не быть городу Хибиногорску, и если ему быть, то чем прокормить его жителей, — проблема сельскохозяйственного освоения Севера была решена. На опытной станции ПОВИР в течение многих месяцев разрабатывался по поручению партии и правительства проект организации мощной местной продовольственной базы для соседа Хибин — молодого города Хибиногорска.

Долго обсуждалось и наиболее выгодное местоположение будущего совхоза. 7 марта 1930 года вопрос этот был решен. Работы первой очереди были начаты немедленно. В октябре 1930 года началось официальное существование «Индустрии».

...Со следующей весны началось многообразное строительство. Застучали топоры, засвистели пилы. Первые мосты перекинулись через ручьи, соединяя первые километры благоустроенных дорог. Жилые и хозяйственные постройки заблестели светлыми срубами между высокими соснами. Рождался будущий поселок.

Одновременно шли и первоначальные работы по земледельческому освоению былых промерзших тундр. Большие площади путем внесения минеральных удобрений подготовлялись под будущие посевы. А ближе к постройкам центральной усадьбы в то же лето заблестели стекла первых парниковых рам, зазеленели свежие хвостики свеклы и редиски, торчавшие из открытого грунта. В первый же год совхоз засеял овощами около трех гектаров и завел триста голов скота.

1932 год сильно раздвинул работы совхоза. Сто гектаров открытого грунта обещали обильный и здоровый урожай. 3800 рам парников, раскинутых на месте былого болота, расцветали зеленью. Больше четырех тысяч квадратных метров площади было занято постройками теплиц. В1933 году совхоз окреп уже настолько, что мог принять участие в сельскохозяйственной выставке Ленинградской области, и там труды его были оценены по заслугам: совхоз получил первое место и почетный диплом, В этом же году директор совхоза Н. К. Гладышев был награжден орденом Трудового Красного знамени. Действительно, совхозу было в том году чем гордиться: пышно цвела центральная усадьба, с каждым месяцем расширявшая свои работы по мелиорации, разнообразному строительству и сельскохозяйственным начинаниям. Уже десятки тонн овощей то и дело отсылались из совхоза рабочим Хибиногорска; сотни литров молока переправлялись туда же. Уже была заложена собственная кормовая база для многочисленного скота «Индустрии». Четыре фермы-филиалы центральной усадьбы, разбросанные там и сям в окрестностях озера, помогали совхозу осваивать и культивировать неродимые прежде земли. В 1934 году совхоз считал свой скот сотнями голов, урожай кормов — тысячами тонн, посевы в открытом и закрытом грунте — тысячами парниковых рам. Фермы были соединены между собой автомобильными дорогами, а по краям этих дорог заколосились первые зерновые посевы—рожь, овес и ячмень.

Успехи первых четырех лет дали совхозу возможность весной 1935 года начать сев в сверхранние сроки, а в декабре 1936 года на сессии Академии сельскохозяйственных наук академик Эйхфельд рассказывал под аплодисменты всего собрания:

— Мы занялись изучением культуры цветной капусты в Хибинах. Кое-кто нам говорил, что это пустая затея. Можно, мол, вырастить кочан капусты и на Северном полюсе, но во что это обойдется!.. Мы прошли мимо этих скептиков, занялись селекцией и уже в 1936 году в совхозе «Индустрия» произвели столько цветной капусты, что предложили вывозить ее в Ленинград...

...Михаил Федорович Онохин, заместитель директора, ведет меня по широкой дорожке, пересекающей теплицу.

— Кабачков мы мало разводим. На них спрос небольшой. А огурцов и помидоров мы с двух теплиц снимем в этом году около 70 тонн.

— Теперь я вас по открытому грунту поведу. — Михаил Федорович шагает вперед.

Ярко блестят на солнце сдвинутые в сторону стеклянные покровы. В открытых рамах пышно темнеет зубчатая зелень земляники. Осенью 1934 года совхоз впервые высадил эту ягоду на свои плантации. С наступлением первых теплых дней весною стекла открыли и с тех пор не закрывали. Крепкие кустики самостоятельно осваивают новые условия бытия, хватаясь цепкими побегами за жизнь. Тысяча с лишним рам земляники торопливо пьет здесь недолгое северное тепло.

— Здесь цветная капуста. Ее в конце июля уже снимать будем. Рядом с парниками — широкие просторы совершенно открытого грунта. Всего совхоз занимает своими посевами около 1300 гектаров. Из них 65—под хлебом, 100— под овощами, а остальное - под корнеплодами.

— Овощей в этом году соберем 2000 тонн. Что? Корма для скота? Совхоз в этом году полностью обеспечен своими собственными посевами. У государства просить не будем.

Это — тоже новая победа, новая гордость «Индустрии»: совхоз уже освоил хозяйственное семеноводство тимофеевки, репы, турнепса до полного обеспечения своих посевных площадей. Всюду кругом, куда ни взглянешь, — буйствует молодая зеленая жизнь, расцветает, тянется к солнцу, к влаге, без слов кричит о плодородии почвы, созданной для нового Севера руками смелых людей...

...Широким полукругом лежит в мохнатых горах Кандалакшский залив, усеянный многочисленными кудрявыми и скалистыми островками.

Большой светло-деревянный город-новостройка лег широко и открыто по поморским холмам между округлостями лесных гор. Головой он уперся в линию железной дороги, пятками — в маленькую рыбацкую деревушку, «нижнюю Кандалакшу», которая девять веков была здесь единственным поселением на десятки километров вокруг, а сегодня жмется, скромная и приземистая, к хвойным скалам, сторонясь перед выросшим за ее спиною большим промышленным центром.

Справа от дороги, занимая весь центр города и отлого спускаясь к морю, — громадный светло-серый массив знаменитого заполярного Химкомбината, выстроенного в помощь обогатительным предприятиям Кировска.

Комбинат — сердце сегодняшней Кандалакши-новостройки. Даже в это раннее утреннее время вокруг него уже бьется ритм строительных работ, гудят автомашины и стучат колеса телег, подвозящих разнообразные материалы. Да, грузовики и автомашины! На оленях давно уже не ездят в заполярном советском городе Кандалакше...

Сюда, в растущий промышленный центр, с каждым годом едут все новые и новые тысячи жителей: едут из столиц, из Сибири, с Украины. И, к удивлению людей, незнакомых с Севером, эти новые жители Заполярья чувствуют себя в непривычном климате прекрасно.

«Нижняя» Кандалакша стоит на обрыве у самого моря. Маленькая «нижняя», рыбацкий колхоз, энергично принимает сегодня участие в создании нового социалистического Севера.

Промысловое хозяйство северного Беломорья, сильно разоренное интервентами в 1918-1920 гг., вставало на ноги с трудом. Лет шесть-семь все шло бессвязным самотеком. Только к 1927 году начали организовываться в беломорских деревнях промысловые рыболовные товарищества, сплотившиеся к 1930 году в первые колхозы. В настоящее время в нижней Кандалакше 178 хозяйств. Некоторая часть жителей отошла от рыбного промысла и работает на промышленных предприятиях Кандалакши-города и на транспорте. Остальные охвачены колхозом.

Две основные бригады колхоза, разделенные на звенья, дают государству ежегодно свыше 700 тонн морской добычи: сельди, семги, трески и даже морского зверя, который порой подходит совсем близко к берегам залива. С февраля 1935 года Кандалакшский колхоз находится в ведении Карельского рыбакколхозсоюза. Правительственные рыбопромышленные организации с самого начала снабдили колхоз орудиями лова, деньгами, моторными ботиками для сбора улова по тоням. Вскоре на берегу залива выросло здание рыбной фактории, куда стал организованно и планомерно поступать колхозный улов, а за спиной у фактории встал консервный завод. У колхоза заключен договор с Консервкомбинатом: колхоз обязан сдать, а комбинат—принять ежегодно определенное количество рыбы для заготовок впрок.

Колхоз работает на лове много месяцев подряд. Весной, несмотря ни на какую погоду, еще в холодном апреле выходят бригады на весенние становища и неводят у голубых прорубей на снегу. Эта «большая» путина идет с 1 апреля по 15 мая. На ней добывают маленькую вкусную селедку, идущую на приготовление различных консервов. После этой путины три недели колхозники из-за распутицы сидят дома и готовятся к летнему лову. Летом добывают сельдь крупную «ивановскую». Одновременно с летней морской путиной часть колхозников идет за белой рыбой на тундровые озера. Осенью ловят большими группами в немногочисленных «попажных» местах, а в ноябре уходят на мурманский промысел сельди.

Иван Тимофеевич, разговорившись, с гордостью рассказывает нам, что за отличную работу на мурманском берегу молодой бригадир их колхоза тов. Каннуев был награжден в прошлом году от Рыбаксоюза путевкой в 1000 рублей и гармоникой, а от Рыбакколхозсоюза — именными золотыми часами.

— А много ли вас тут живет на становище? — оглядываясь, спрашиваю я, когда оживление, вызванное рассказом старого бригадира, успокаивается. — Ну, не очень, — отзывается молодежь. — Что многим-то на одном месте делать ? Мы широко расселяемся. Так по всему побережью садимся, чтобы все лучшие места обсидеть.

— Прежде-то все хорошие тони, знаешь, у кого бывали? — спрашивает Иван Тимофеевич, повернувшись ко мне всей фигурой.

— Завсегда в руках у торговцев. А и много же их тут было, мать честная. Аукцион устраивали.

Одни тони лучше были, другие — слабее. И цена им разная была. На аукционе-то, известное дело, хорошие тони не рыбакам доставались... Да чего! Коли все рассказывать станешь...

— Прежде оборудование у нас хромало. Теперь с каждым годом все лучше и лучше колхоз обеспечен. Разве отдельным хозяйствам прежде поднять было такой лов, как колхоз поднимает? Да в жисть не поднять бы. Скоро на океанский лов выйдем. Да! Вот что! — самодовольно заключает свою речь старик и сильно затягивается трубкой.

КОЛХОЗНИКИ рассказывают мне о том, какие подарки получают ударники за каждые лишние проценты улова, о том, какую большую работу проводит сегодня партийный актив в деле повышения квалификации рыбаков и их общекультурного уровня, о том, насколько богаче, здоровее и радостнее растут сегодня поморские дети по сравнению с тем, как росли когда-то их родители...

...Организация планового лесного хозяйства на Кольском полуострове началась одновременно с общим хозяйственным освоением Заполярья. Советскому государству нужно было все начинать заново: и оборудование заготовок, и организацию транспорта, и набор рабочей силы. Рабочие были навербованы. Пилы и топоры явились. Наладился понемногу и транспорт.

Новые чистые домики-бараки встали в чащах на месте старых хибарок, где помещались когда-то батраки купца Беляева. В домиках засветилось электричество, запело радио, затрещала яркими поленьями обширная печка, заменившая древнюю дымную «каменку». Телефон поддерживал ежечасную связь лесных пунктов с центром. Энергичные руки, приступившие к планомерному освоению северного леса, позаботились и о разнообразном снабжении лесорубов.

Через некоторое время пришел час подняться над мохнатыми скалами Кандалакши лесозаводу, который мог бы перерабатывать добываемую лесную продукцию. Он поднялся. Создавали его героически. Постройка началась весной 1925 года, как и большинство промышленных предприятий нового Севера, на пустом месте. Не было ни жилья для рабочих, ни обеспеченного снабжения. Ютясь кое-как, по-походному, в вагонах, стоявших на запасных путях, люди работали, сжав зубы. 15 июля 1925 года завод был пущен. Тогда строители его вспомнили о себе и стали возводить вокруг завода первые жилые бараки.

В первые пять лет лес подвозили заводу прямо с мелких запаней, устроенных в устьях лесных рек. Но к 1930 году завод, имевший уже три цеха — механический, распиловочный и тарочный, — устроил у себя незамерзающий бассейн с транспортером, подающим бревна к рамам, и открыл четвертый цех—лесную биржу, куда и стала стекаться обильная добыча лесорубов.

Прежде чем передавать лес заводу, биржа принялась тщательно сортировать его. В кошелях приплывало многое; тут были и пропс с пиловочником, шедшие на экспорт, и строительные материалы для Химкомбината и Кандалакши-порта, и дрова для Кандалакши-города и Кировской железной дороги и, наконец, шпальник; этот последний биржа тут же передавала своей шпалорезке. Из-под ее ножей беломорские шпалы отправлялись в Англию, Голландию, Данию, а также во все концы СССР.

Завод выпускает доски, и тару разных сортов. Из пород древесины берутся только ель и сосна. Здешние леса считаются лучшими по мелкослойности и смолистости древесины, но зато растет такое дерево втрое медленнее обычного. Поэтому леспромхозу даны инструкции тщательно беречь северный лес и при разработках ни в коем случае не истощать массивы.

...Лувеньга — деревня молодая. Когда в Кандалакше зародился и начал расти Химкомбинат, всем его соседям пришлось подвинуться. Посторонились камни и сосны, посторонились и маленькие рыбачьи домики, в сторону которых развертывалось строительство. Небольшой рыбацкий колхоз «Моряк» должен был перейти с Кандалакшского берега на другое место. «Моряк» облюбовал устье необжитой лесной реки Лувеньги. Уже в 1924 году здесь начали вырастать первые несмелые домики переселенцев, затем на берегах Лувеньги встали первые бараки Леспромхоза, который основал в устье этой реки один из своих заготовительных пунктов. К 1930 году между лувеньгскими соснами уже виднелись общежитие для рабочих, столовая, лавка, контора и ряд других служебных помещений. Скоро к ним присоединились новые домики приехавшего колхоза.

...Деревня Колвица стоит, взобравшись на каменистые берега, по обеим сторонам пенистой реки Колвицы, которая с грохотом мчится из леса к заливу. По ветхому мосту можно перейти с правого, наиболее населенного берега на левый. Тут всего несколько домиков, зато у самого моста стоит на угоре большая новая школа. В деревне имеется сельсовет, объединяющий Колвицу и Лувеньгу, рыбная фактория Гослова, пункт Леспромхоза, две лавки, столовая, клуб. Главная масса населения — коренные карелы; к ним за последние годы прибавилось немало приезжей рабочей силы.

Между двумя высокими скалистыми берегами, заросшими мохнатым лесом, несется, свергаясь с громадных камней, бешеный поток. Во всю свою внушительную ширину он бел, как снег, от клокочущей пены. Вода мчится по нескольким уступам, низвергаясь с порога на порог все с большей и большей яростью.

...На том мыску, где когда-то на камни под елки высаживались англичане, теперь стоит высокий, длинный сарай — фактория Гослова.

Вдоль светлых дощатых стен тянутся громадные чаны, наполненные рассолом. Сюда опускают рыбу, полученную с тоней. Сельдь некоторое время выдерживается в рассоле, после чего ее укладывают в бочонки и на моторных ботах переправляют в Кандалакшу, в распоряжение местного центра. Посмотри, как ловко занимаются этой укладкой десять молоденьких девушек. Посреди фактории — длинный стол, на который парни-рабочие наваливают рыбу из чанов. Так и мелькают проворные девичьи руки, так и сверкает в воздухе серебро рыб, струящихся непрерывным потоком из чанов в беленькие бочонки... Рядом с факторией — второй такой же сарай. Там хранится озерная рыба, а в другой половине сложены запасные промысловые орудия Гослова.

В стороне, под елками на берегу залива почти совсем засыпан землею глубокий, прохладный ледник. Там, замороженный, бережно разложенный по полкам, хранится самый дорогой товар Беломорья — семга.

Долгое время семгу с Терского берега вывозили только в соленом виде. Свежая, мороженая, требовала больших забот и была невыгодна. Быстро оттаивавшая, темневшая, терявшая блеск и свежесть, она низко ценилась приемщиками экспортного товара. Советские специалисты попробовали применить заграничный способ заготовки и стали заворачивать мороженую рыбу в тонкий слой пергаментной бумаги. Эта на первый взгляд простая мера значительно подняла качество семги как товара: не оттаивая, рыба стала сохранять свою свежесть, сочность и другие вкусовые качества; развернутая и вынутая из бумаги, она блестела, как живая.

Тут же, на мало обследованном Терском берегу, начали пробовать производство искусственного жемчуга из... рыбьего клеска, т.е. чешуи, которую до тех пор рыбаки выбрасывали из карбасов вместе с грязью. Когда приехавший из города человек попросил рыбаков собрать ему некоторое количество этого клеска, рыбаки высмеяли его, однако просьбу его исполнили, Когда тот же человек через несколько месяцев привез им в одном ящичке — пробирки с густой серебристой массой, добытой из сельдяной чешуи, а в другом — три нитки блестящего искусственного жемчуга, рыбаки, а в особенности рыбачки, ахнули. Клеек беломорской сельди дал образцы искусственного жемчуга лучшего качества — более светлого, блестящего и прочного, чем тот, что выделывали до сих пор.

Но и сельдь, и семга, и лесные разработки, на которых работает Колвица, — все это деловая будничная проза. А маленькая героическая Колвица живет сегодня мечтами. Как жизнерадостны, как бодры эти мечты!

— Недавно сюда экспедиция приезжала. Все измерила. Длина реки восемь километров. Падение 57 метров.
— Семь метров на километр! Это громадная цифра. Иван Семенович делает на секунду паузу.
— Экспедиция не зря приезжала, — с важностью говорит он.
— Знаете, о чем тут ученые люди говорили? Надо на реке Колвице гидростанцию делать. Вот, что они говорили! Гидростанцию! Приедут сюда из города люди, начнут работы, проложат настоящие хорошие дороги, оживет наша Колвица, городом станет. Как Кандалакша. Вот-то дело было бы!

У Ивана Семеновича разгораются глаза от увлечения этой мечтой. Он жмурится и крутит головой, довольный рисующимися перед ним перспективами.

О гидростанции, о превращении Колвицы в цивилизованное место мечтает за своим председателем весь колхоз. Но, не дожидаясь, чтобы новую культуру ей принесли в готовом виде приезжие городские люди, маленькая Колвица пытается сегодня, как умеет, своими силами налаживать новую жизнь. Уже совсем по-новому смотрит на жизнь сегодняшняя молодежь Севера.

— Картошка будет, своя картошка. Никогда раньше в Колвице картошка не росла. Всегда привозили из-за моря. Приезжай на будущий год колвицкую картошку есть!

...Тесно сдавили высокие хвойные вараки Умбу, дикую буйную реку. Только у самой деревни, прогрохотав на последних порогах, несколько стихает норовистая река и молча, но с неудержимой стремительностью несет к морскому рассольному устью свое полноводье.

Деревня — древнее рыбацкое селение — стоит в двух километрах от устья на обрывистых берегах. Деревня — поселение новгородцев XVI века, во многом сохранившее пережитки старины. Поселок же вырос за последние годы вокруг лесопильного завода и быстро стал местным центром. К нему пристают все проходящие Терским берегом пароходы.

Внизу под горой видны строения поселка — новые домики, рубленые из свежего, светлого леса. Вокруг домиков — пеньки, обтекающие смолистыми слезами. Домики стоят в лесу. Широкие улицы-просеки только еще намечены. За домиками — высокие трубы завода.

Организатор этой живой новой жизни — умбский лесозавод. Выйдя в революционные годы из-под руки прежнего хозяина, купца Беляева, молодой государственный завод в немногие годы изменился до неузнаваемости. Он начал расти вглубь и вширь. Один за другим потянулись из-за моря к лесистому глухому берегу пароходы, нагруженные новым оборудованием. Застучали, завизжали заграничные машины. Тонкими голосами запели импортные пилы, привезенные из Швеции. Один за другим, благоухая запахом свежего дерева, встали на берегу новые громадные склады лесоматериалов. Далеко в обширную бухту — Порью-губу — выбежали длинные пирсы-площадки для причала судов, дающие возможность нескольким большим пароходам одновременно стоять у самого завода. А когда между хвойными угорами вытянулась яркая лента электрических фонарей, Умба окончательно стала праздником Терского берега.

— Ведь тут, когда лесное хозяйство в больших масштабах поставим, — миллионы будем получать. И строевой, и корабельный, и бревна, и доски, и другие материалы. И в наш Союз, и за границу — на сотни лет хватит. А сколько дополнительных статей дохода: деготь, смола, терпентин.., Да разве все перечислишь!

Гриша с увлечением рассказывает, как растет сеть лесозаготовок, какие машины заказаны для завода в Москве и в Ленинграде, как с каждым днем все быстрее свистят электрические пилы в тихих прежде бухтах, распиливая и обрабатывая экспортный лес.

...Помнишь ли ты, читатель, старую Кузомень? Ту, купеческую, приказчичью, с отцом Панкратом, со старой колокольней, с купцами Комаровыми, Заборщиковыми, Ларионовыми? Помнишь ли ты рассказ о комаровском доме? Вон он стоит над рекой на пригорке — большой, длинный, двухэтажный, издали заметный на фоне маленьких рыбачьих домиков в Кузомени. Сегодня здесь большая районная школа. Сюда в интернат приезжают ребята со всех окрестных деревень. Ребята завладели серым домом по праву молодости, любознательности и правительственного декрета, введшего обязательное обучение для детей всего Союза. Маленькие терчане учатся, работают в мастерских, проделывают на широкой деревенской улице красивые военные упражнения. Сегодня уже никто из них не спросит удивленно, что такое колесо. А в дни красного календаря кузоменские школьники выступают на эстраде местного клуба с театральными постановками, декламацией и веселыми хоровыми пионерскими песнями.

Елена Ивановна улыбается смущенно и гордо. — У меня и парники есть, и огурцы — я их третий год выхаживаю. До войны мы овощей этих свежих тоже немного видели. А в германскую войну вовсе вышла задержка. Продукты плохо подвозились. Надо было самим за ум взяться. Неужто ж наш берег ничего, кроме рыбы, выродить не может? Думали мы, думали, да и решились. Как уродилась у меня картофля, так вся деревня и ахнула. Зауважали мое поле. А я дальше пошла: и брюкву, и морковь, и лук садить стала.

Это был год, когда все сельскохозяйственные проблемы Севера были уже решены на участках ПОВИР. Но до далекой Кузомени вести из Хибин не доходили. Пытливым умам кузоменских колумбов приходилось самостоятельно открывать огуречно-картофельные Америки. И они их открыли.

— А вы, Елена Ивановна, не пробовали хлебом заняться? — спрашиваю я. — Сколько веков у вас мука привозная. И дорого, и неудобно.

Елена Ивановна машет рукой:

— Пытались, милая. Можно было бы и это дело устроить. Да така беда, — усердия у наших баб мало. Я в войну-то ведь пробовала. Всего понемножку посеяла, и овса, и ячменя, и пшеницы. Рожь только до цвету дошла, а остальное все вызрело. Да чего я тут только не пробовала!