В соседнем купе моряки нарушили затянувшееся молчание. Среди разговаривающих по голосу узнаю матроса Льва Булаткина, моего старого приятеля, которого уже знал более десяти лет. В любой компании он старается верховодить, в то же время подкупая людей своим оптимизмом, заражая их весельем. Среднего роста, кряжистый, не по годам подвижный, Лев обладал удивительным умением воздействовать образным словом, а если надо, то и личным примером на молодых моряков. Интересен его яркий и самобытный, доходчивый до матросских сердец язык. Всю дорогу Лев балагурил, рассказывал смешные истории, иногда даже анекдоты, с опаской посматривая на нашу сопровождающую Дину Ивановну Архипову.

Я смотрю на отходящих ко сну моряков и мысленно гадаю, как они поведут себя в роли заправских судоремонтников. Нескольких не беру в счет, ибо им уже много раз пришлось трудиться в составе подменного экипажа, некоторые же были зачислены в штат впервые. К новичкам принадлежу и я.

Обстоятельства своего назначения на должность старшего помощника капитана ремонтно-подменного экипажа таковы.

Я собрался на лыжную прогулку, но по телефону меня срочно вызвали в отдел кадров. В порядке предварительной беседы, в свою очередь, я поинтересовался причиной вызова, полагая, что - случилось что-то важное: не станут же в субботний день беспокоить по пустякам. Мне ответили, что эта информация не для телефонного разговора и предложили захватить с собой все документы, связанные с выходом в море. Спешу к автобусу, тревожно поглядывая на часы...

Из-за стола навстречу мне поднялся коренастый, большеголовый, с заметными залысинами и усталыми глазами начальник отдела кадров Николай Александрович Андреев.

Флоту тогда хорошо были известны его широкое жизненное понимание, завидная энергия, дружелюбное отношение к морякам. Николай Александрович располагал к себе решительно всех, удивляя собеседника масштабностью своих разносторонних познаний.

Наш главный кадровик был тонким психологом, умеющим вызвать собеседника на откровенный разговор, который и произошел у него со мной. Оказалось, что ему звонили из редакции "Беломорской трибуны", чтобы он передал мне просьбу написать и прислать им очередную документальную повесть о карельских рыбаках.

Попрощались мы тогда тепло с Николаем Александровичем, а оказалось, что навсегда. Еще находясь в рейсе, из Мурманска на промысел пришла печальная весть, что в расцвете творческих сил скоропостижно скончался заместитель директора базы по кадрам Н. А. Андреев. Это была большая утрата для нашей базы.

...Наследующее утро следования прибыли в Беломорск. К нашей группе присоединились еще три моряка. Это второй штурман Виталий Крыков, моторист Володя Шеметов и матрос Василий Мачульский.

Лучше других я знал Мачульского, работающего вместе со мной в течение нескольких лет. Как-то с направлением отдела кадров я прибыл на находящееся в ремонте судно, чтобы приступить к исполнению служебных обязанностей старшего помощника капитана. Опускающееся за сопку солнце щедро разлило по заливу золотисто-алые лучи. И мне показалось, что и горбатые сопки, и зеркальная гладь залива, и стоящие на якорях суда - все это оцепенело в немом благоговении. На палубе меня встретил боцман Мачульский. Он совершенно не был похож на своих собратьев, образ которых так красочно описало не одно поколение маринистов. Вместо этакого морского дракона с развалистой походкой, громовым голосом и непременно с усами передо мной стоял сухощавый, интеллигентного вида моряк.

Образно говоря, порядок на палубе явился отражением личности самого боцмана. В этом смысле Мачульский показал себя образцовым хозяином палубы. Вскоре я заметил, что он доброжелателен к матросам, но это не явилось признаком панибратства. В общении он говорит не спеша, пересыпая свою речь изречениями, поговорками. Во время тогдашней беседы из копилки его наблюдения, как из рога изобилия, следовали морские истории, одна интересней другой. Как мне вскоре стало известно, любимым его увлечением в свободное от работы время явилось чтение художественной литературы, большие познания которой позволяют утверждать, что боцман Василий Григорьевич Мачульский весьма начитанный человек. Большой книголюб, он полон жадного внимания к жизни. Когда он возвращался с рейса, то старался с лихвой заполнить образовавшийся пробел. Это и повышенный интерес к новинкам художественной литературы, и просмотр новых художественных кинофильмов. Но затяжное пребывание на берегу действует на него угнетающе, он начинает чувствовать себя отрешенным от уклада рыбацкой жизни. Василий Григорьевич до того внутренне богат, что судовые передряги, иногда еще встречавшиеся в то время в рыбацкой жизни, Мачульскому просто незнакомы. Годами он воспитывал у себя способность прочно стоять на палубе, отбрасывая все незначительное, мешающее, не заслуживающее внимания. Василий Григорьевич в такой степени боцман, что его трудно представить в другой роли.

К вечеру мы оставили за вагонами Карелию и под перестук колес прибыли в Ленинград. Здесь к нам присоединился последний недостающий член нашей морской семьи Лев Исаакович Любинский. Среднего роста, с красивым по-мужски лицом, стармех напрочь был лишен полноты, столь присущей людям его профессии.

Среди нас не оказалось человека, который бы не знал ветерана флота Любинского.

Наш "дед", так зовут на морских судах старших механиков. Лев Исаакович Любинский - ленинградец. Я, конечно, воздержался от вопроса, любит ли он море?

В кругу друзей стармеха молчаливо предполагалось, что "ленинградец" - отличная характеристика человека. И она не менее важная, как послужной список с приложением анкетных данных.

Ленинградские мальчишки, как и сам Лев, были всегда на "ты" с морем. Не умеющего плавать и нырять с высоты не хотели брать во время похода по заливу на шлюпках, шкотах, зазорно было не отличать крейсер от эсминца или еще хуже - назвать конец веревкой; в их коллективе смотрели на такого подростка как на безнадежного человека.

Город на Неве столетиями состоял из легенд, вчерашней и сегодняшней славы Российского флота.

Хотя море вошло в жизнь Льва с детства, с годами его все больше тянуло к машинам, к металлу. В годы Отечественной войны Лев подростком стал к токарному станку, а чтобы управлять станком, пришлось подкладывать под ноги пустой ящик.

После войны ему не надо было ломать голову над вечной проблемой, кем быть. Выбор уже был сделан. И как он считал сам, всю свою сознательную жизнь учился, чтобы стать квалифицированным судовым механиком. Со временем пришел опыт, Лев Исаакович возглавил машинную команду, в РПК стал работать со времени его создания.

Неизвестность, пожалуй, худшее, что выпадает на долю тех, кому предстояло встретиться с ней в своей будущей работе. Когда доподлинно известно, что тебя ожидает, можешь подготовиться и даже предусмотреть многое, противопоставить неизвестности весь накопленный опыт и волю, а главное, психологически хоть в какой-то мере постараться мысленно пережить, что потом уже в действительности встретит тебя впереди.

За своих механиков стармех Любинский не волновался -проверены в труднейших условиях работы на промысле. Они выдержат любые нагрузки. Все и вся. Что бы ни случилось во время междурейсового ремонта. Но ведь ремонт-то придется проводить за тридевять земель и морей от родной плавмастерской "Фреза", где стармех Любинский был частым посетителем и имел там надежных друзей. Речь шла о технике. Она тем и отличается от людей, что сдает там, где люди не сдаются и всегда готовы идти дальше.

Стармеху до боли ощутимо вспомнилось, что было в прошлом в его трудовой деятельности механика и он заметно успокоился, ибо в прошлом в его трудовой деятельности не был зафиксирован ни один случай, когда по его вине подвел какой-либо судовой механизм.

Сегодня в составе подменного экипажа в очередной раз спешит не опоздать на самолет, который доставит его на один из Канарских островов. Где это было раньше видано, чтобы рыбаков, которым впереди предстояла работа в отдаленном районе Мирового океана, доставляли на воздушном лайнере.

Лев Исаакович посмотрел на одного из своих мотористов и понял, что, конечно, парень малость выпил.

До приезда в Москву он полностью придет в себя, - подумал стармех и решил не устраивать своему подчиненному разноса.

Вспомнилось мне тогда, что на мой вопрос о стармехе Любинском, начальник механико-судовой службы Павел Тимофеевич Котелевский ответил: "Стармех Любинский олицетворяет собой все лучшее, что есть среди механико-судовой службы нашего флота".

Небольшая разминка на перроне - и снова наш состав обступает плотный частокол запорошенных снегом елок. Снег искрится стерильной чистотой и отливает бледной голубизной. Все это волшебство природы надолго застыло в сонной неподвижности.

...Шесть часов утра, состав замедлил ход, в последний раз лязгнул буферами и остановил свой бег. Мы прибыли в Москву. На вокзале неумолкаемый говор, шарканье подошв по каменным плитам, людская суета. Через полчаса садимся в автобус, через окна которого с душевным трепетом любуемся просыпающейся столицей, восхищаемся ее стариной, нарядными площадями, новыми районами. Когда подкатили к центральному подъезду Шереметьевского аэропорта, он уже напряженно трудился, почти над нашими головами с характерным посвистом проносились пассажирские лайнеры. На бетонном полу аэродрома в томительном ожидании своего вылета застыли иностранные самолеты.

Наступают томительные минуты прощания с Родиной. Пожелав нам счастливого перелета, сопровождающая нас до Москвы Дина Ивановна достает носовой платок и смахивает, набежавшие росинки слез. Долго не находятся нужные слова, чтобы выразить ей нашу благодарность.

Стюардесса гостеприимным жестом приглашает нас проследовать в самолет. Жадно прилипаем к иллюминаторам, в последний раз любуемся величественным зданием аэропорта.

С дежурной улыбкой между креслами неторопливо движется наша стюардесса, напоминая каждому пассажиру о начале рейса. Застегиваем ремни и занимаем в креслах удобное положение.

Басовито взревев двигателями, самолет поспешно побежал по рулевой дорожке на взлетную полосу и с нарастающим воем стремительно помчался вперед. Оторвавшись от бетонки, он круто вонзился в лазурное небо. В салон едва доносился характерный гул рассекаемого крыльями лайнера воздуха. Под нами проплывают родные поля, деревни, поселки, города. Земля отходила ко сну.

...Лайнер слегка наклонился. Обращаю внимание, что над нами исчез снежный панцирь. Внизу за иллюминаторами бледно-изумрудная ширь моря. Едва заметными светлячками изредка мелькает палубное освещение судов. Самолет круто берет влево, и мы пролетаем над Центральной Европой.

Мой сосед - электромеханик Евгений Авхимович дергает меня за рукав. Вдоль ряда кресел показалась процессия стюардесс. Впереди важно шествовала стройная брюнетка с цыганским лицом. Она вежливо, но настойчиво будила пассажиров. Следовавшая за ней девушка, катила перед собой своеобразный буфет на колесиках. Из поданного нам столь раннего завтрака запомнилось, что в меню почти отсутствовал хлеб.

Женя, как человек бывалый, неоднократный пассажир этой авиалинии предусмотрительно закупил в Москве черный хлеб и колбасу.

Основательно подкрепившись, поблагодарили гостеприимных хозяек и продолжили свои наблюдения.

Самолет резко пошел на посадку. Загорелось табло с указанием: "Пристегнуть ремни!". Когда совершили посадку, то нам объяснили, что для пополнения топлива мы приземлились на французском аэродроме в Бордо. Из-за непродолжительной стоянки нам запретили покидать самолет.

Вскоре снова взмыли в ночное небо и через некоторое время оказались в столице Испании. Здесь произошла замена экипажа, опять пополнились топливом для ненасытных турбин.

Перед рассветом помутнело небо, начали гаснуть звезды. По-прежнему над нами в вечном безмолвии совершала свой круговорот Вселенная. На востоке зарозовел горизонт, когда самолет покинул воздушные пространства Испании и полетел над океаном, большинство пассажиров бодрствовали. Лишь некоторые продолжали пребывать в короткой дреме, но стоило лишь самолету начать снижение, как и они ожили в своих покойных креслах, задвигались, пристегивая ремни.

В открытой части Атлантического океана, на перекрестке судоходных дорог, соединяющих Африку и Европу с Новым Светом, раскинулись густонаселенные семь островов Канарского архипелага. Здесь круглый год зеленеют экзотические растения, которым неведомы ни летний зной, ни снежные бури. Даже в самый прохладный месяц - декабрь средняя месячная температура воздуха на архипелаге 14-16 градусов тепла. Наш лайнер пробил облака, пронесся впритирку над скалами и пошел на посадку. Когда мы покинули самолет, я заметил, что попутчики топчутся на месте, разминая затекшие ноги, словно желая удостовериться в твердости земли.

Первая и самая запоминающаяся особенность аэропорта - это отсутствие пассажиров. Слоняемся по огромным стеклянным залам в ожидании своих вещей. Стоящий у проходной испанский жандарм, рассеянно смотрящий по сторонам, мгновенно преображается при виде советских паспортов: лицо его приобретает выражение предельной сосредоточенности.

В нежном воздухе рождающегося утра еще не наступила тропическая духота. Над океаном небосвод затянут кисейной пеленой, сквозь которую едва виднеются голубые, подобно размытой акварели, облака...

С радостью мы вступили на борт своего траулера "Сампо".

В Мурманске мы привыкли к круглосуточным будням порта. А здесь стояла непривычная для нас тишина.

По своему внешнему виду и спокойному состоянию вода в гавани напоминала застывшую ртуть. Лишь изредка это утреннее безмолвие нарушал гул пролетавшего в небе самолета.

Воздух уже наполнен теплом и светом, слабый бриз, легко и лениво перемахнув через зазубрины скал, нашептывает нам свои волшебные сказки, разыгрывает воображение, зовет в океанскую даль.

Первые же дни показали, что для своевременного выхода очередного судна из ремонта всем нам необходимо трудиться по двенадцать часов в сутки. Обсудили этот вопрос на профсоюзном собрании.

Выслушали мнение ветеранов подменного экипажа. Хотя многое из того, что говорилось на собрании, было известно, некоторые особенности работы подменного экипажа заинтересовали. Конечно, нового ничего не придумаешь, но обстановка требовала тщательного изучения опыта, накопленного нашими предшественниками. Проголосовали за утверждение предложенного увеличения времени работы и принялись за дело.

Хорошие отношения у меня сложились с боцманом Александром Меркуловым. По рассказам моряков, работающих раньше с ним, боцман помимо завидного трудолюбия обладает еще достаточным запасом мужества, которое особенно необходимо в море. Это плотный, широкоплечий мужчина с мягким прищуром глаз. Я заметил у боцмана хорошее качество - самокритично оценивать свои поступки.

Однажды я выговорил ему за то, что он скрыл от меня опоздание на работу матроса. Вечером, когда все ушли на отдых, матрос сосредоточенно трудился на очистке траловой лебедки от ржавчины, а рядом с ним работал и Александр Михайлович.

По распоряжению старшего механика машинная команда разделилась на две группы (чтобы не толкаться всем у ремонтируемого главного двигателя) и также решили трудиться по полсуток кряду.

В одно погожее утро я чуть было не сделал научное открытие. После сдачи утренней вахты и чаепития, пребывая в прекрасном настроении, покинул салон и направился по свежевымытому коридору на главную палубу. И увидел следы "снежного человека". Согласно моей скороспелой гипотезе, снежный человек покинул свои Гималаи, прошагал полпланеты, форсировал вплавь часть Атлантического океана и под покровом ночи забрался на борт нашего траулера. Все мои предположения развеяла боцманская тирада:

- Опять механики шляются в мазутной обуви, доберусь я до этих масленщиков!

Разгневанный боцман, что называется, вошел в раж и, просклоняв во всех падежах подпалубных "духов", твердо пообещал мне изловить злоумышленника.

Во времена парового флота, когда вместо соляра в качестве топлива использовали уголь, кочегары ходили в перепачканных робах, их появление на выдраенных до блеска палубах считалось грубейшим нарушением уклада судовой жизни. Там, где ступала нога украдкой попавшего на палубу члена машинной команды, как правило, оставался след. В таких случаях, делая повторную приборку, матросы чертыхались и придумывали для представителей машинной команды всякие нелестные прозвища: духи, масленщики и даже маслопупые. Не желая оставаться в долгу, механики величали матросов рогатыми, за что - непонятно. Работая в условиях удушающей жары, механики периодически покидают машинное отделение, чтобы подышать свежим воздухом и, проходя по коридору жилой палубы, пачкают ее грязной обувью. В жилых и служебных помещениях у нас ежедневно моются палубы, но пока мы явно уступаем даже самому хилому медицинскому заведению в стерильной чистоте. Вот почему иногда хмурится капитан и по выражению его лица, я делаю вывод, что в скором будущем он потребует от меня, как от старшего своего помощника, принятия к нарушителям санитарного порядка административных мер.

Право на легенду  Владимир Бабуро