Эти страшные, порой жуткие, а во многом героические события произошли в конце тридцатого -начале тридцать первого года прошлого века в городе, который еще не назывался Кировском. Он даже еще не был Хибиногорском. Его жители, заброшенные на край земли волей партии и правительства, писали на редких весточках в родные края обратный адрес: «Ленинградская область. Мурманский округ, Апатитовые разработки. такой-то километр». Много было этих километров, отмеченных людскими поселениями, на пути от маленького железнодорожного разъезда Белый до Хибинских гор: 13-й, 16-й, 18-й, 19-й, 25-й. Сейчас и не припомнишь всех.

Они так ЖИЛИ

В большом беспорядке по этим километрам разбросал человек шалманы, палатки, землянки и бараки. Ютились в них люди, приехавшие на крайний север в основном не по своей воле. Ютились с тощим скарбом, малыми детишками да немощными стариками. Были это так называемые кулаки. Те, кого партия приказала ликвидировать как класс.

Шалман, палатка, землянка, барак. Не положено спецпереселенцу человеческого жилья. Завербованным рабочим, прибывшим на разработки добровольно, доставался иногда угол в рубленом доме или в бараке комнатного типа. А высланному одна дорога: в хибары, где и собаке жить не положено. В лучшем случае - барак-общежитие. Но таких счастливчиков было меньше семисот из двадцати тысяч.

В шалманах и палатках сколочены двухъярусные нары, на которых жилая площадь между семьями делится поставленной на ребро доской. А площади в этих жилищах приходилось на человека меньше квадратного метра. В середине 1931 года, уже после событий, о которых будет рассказано дальше, очень ответственная комиссия Ленинградского Облисполкома рекомендовала добиться таких результатов, чтобы на одного жильца на нарах в ширину приходилось 75 сантиметров. А до этого, сами понимаете, было значительно меньше. Так что спать бедным поселенцам приходилось только на боку и переворачиваться всей семьей по команде, рискуя свернуть перегородку соседней «спальни».

В шалманах и палатках кроме нар не было никакой другой мебели. Ни умывальников, ни столов, ни табуреток. Жизнь проходила на щербатых досках нар. На них спали, ели, умывались и, наверное, любили, ведь детей даже в таких невыносимых условиях не переставали рожать. Под нарами сушили обувь и портянки, у печки-буржуйки - ватники и рукавицы. Дух людской стоял крепкий. Да откуда же ему быть другим, если в двадцатипятиместной палатке временами квартировало до шестидесяти человек.

По большому счету в поселках не было улиц.

Только дорога, ведущая со станции к горным разработкам. Тротуарами для поселенцев служили узкие, топтаные тропы от барака к землянке, от землянки к шалману, от шалмана к палатке. По сторонам троп - завалы из строительного мусора и прочего ненужного хлама. Вблизи жилья гнил мусор на импровизированных помойках. А от одиноких дощатых сооружений невыносимо несло человеческими отходами. Впрочем, сооружений этих хронически не хватало. По подсчетам уже упоминавшейся комиссии, в некоторых поселках одно «очко» приходилось на 126 человек. По этой причине поселенцы, не желавшие стоять в очередях, оправлялись на всей прилегающей территории.

Любому здравомыслящему человеку понятно, что в таких условиях до беды только шаг. И она грянула. Тиф!

Эпидемия

Так уж повелось на Руси, что все ожидаемые беды приходят неожиданно.

Думаю, многие из людей, отвечавших за порядок на Апатитовых разработках, понимали, к чему может привести грязь, людская скученность и неустроенность. Не мог в одночасье забыться горький опыт недалекой еще гражданской войны, когда тиф беспрепятственно кочевал по российским просторам, вытаптывая людей тысячами.

Первые случаи заболевания сыпным тифом зарегистрировали в сентябре тридцатого. Но только в конце октября, когда к брюшному добавился и сыпной, начальство спохватилось.

Срочно создали Чрезвычайную тройку Мурманского окрисполкома по борьбе с эпидемией тифа на Апатитовых разработках. Так как вопрос этот был скорее политическим, чем медицинским, во главе тройки поставили заместителя начальника районного отдела ОГПУ А.Н.Монахова.

Первым постановлением чрезвычайного органа был приказ о создании таких же троек во всех поселках разработок. Все советские, хозяйственные, кооперативные и общественные организации были обязаны оказывать полное содействие в работе членам троек. Все распоряжения председателя тройки по поселку в области борьбы с эпидемией подлежали безоговорочному исполнению.

В срочном порядке требовалось предпринять те меры, которые должны были выполнить еще в марте с появлением первых поселенцев. Аврально начали строить бани и вошебойки. Устраивали туалеты, выгребные ямы, прачечные. Кроме того, срочно требовалось организовать ассенизационные обозы для вывоза нечистот и решить проблему водоснабжения бараков, палаток и шалманов.

Для выполнения этих, в полном смысле слова, жизненно важных мероприятий, хронически не хватало людей. В первую очередь нужны были плотники и печники, но управление строительства, несмотря на чрезвычайный тон приказов, мало обращало на это внимания. Ведь с хозяйственников никто не снимал обязательств по строительству рудника и города.

В одном из документов, направленных членом штаба Чрезвычайной комиссии Голубевым в адрес заместителя управляющего трестом «Апатит» товарища Сорокина, звучат нотки отчаяния и безнадежности:

«Баня 18 км почти закончена, задерживается вошебойка. Безобразно обстоит вопрос с дровами. Дрова к бане 18 км не доставлены, несмотря на неоднократные требования коменданта. Были попытки забросить дрова попутным порожняком возчиков, живущих на 13 км, но дрова провозились мимо поселка на 13 км. Дорога к бане такая, что лошади калечатся...».

По донесению санитарного врача Романенко, к середине ноября число заболевших достигло 64, и каждый день регистрировалось по пять-семь новых случаев.

Главный врач Апатитовых разработок Баннерфогт на собрании троек поселка 19-й километр вынужден был констатировать: «Как бы не боролись с тифом, мы бессильны пока не можем отделить больного от здорового. Но у нас нет свободных мест для больных».

Командированные

В Ленинград в облздравотдел была срочно отправлена телеграмма с просьбой прислать врачей-инфекционистов. Своих специалистов среди немногочисленных медиков Апатитовых разработок не было.

На север отрядили молодых врачей Юлия Савельевича Эдельштейна и Ивана Игнатьевича Шилейко. Срок командировки - два месяца. На сборы - два дня.

Из Ленинграда выехали 16 ноября. Через три дня вечером поезд прибыл на разъезд Белый. Командированные врачи нашли в единственном пристанционном доме представителя треста «Апатит», который пообещал организовать через час-полтора попутную машину.

Слово начальник сдержал, и вскоре медики вместе с десятком таких же командированных ехали в кузове полуторки. На ухабах и рытвинах недавно проложенной дороги, которая больше подходила для скрипучей деревенской телеги, чем для нескладного «газика», трясло и мотало нещадно.

Казалось, этому не будет конца. Но через час машина добралась до места назначения и высадила пассажиров где-то в районе теперешнего вокзала. Прохожие подсказали, куда идти.

Уверен, и тогда это место имело какое-то прозвание, но до нас оно не дошло. После войны к деревянному шаткому строению прилепилось игривое прозвище «Голубой Дунай». Вот к нему и отправились врачи. Заведение объединяло под своей крышей столовую и временное пристанище для командированных специалистов.

Врачей покормили и предложили располагаться на матрасах, расстеленных прямо на полу. Ни кроватей, ни белья. «Предметы роскоши» обещали завести через полгодика.

На следующий день врачи-инфекционсты явились к заведующему медицинской помощью Апатитовых разработок доктору Баннерфогту.
Краткий инструктаж и вперед, на борьбу с тифом.

Заразная больница

Теоретически, в общих чертах Шилейко и Эдельштейн представляли, что надо делать для ликвидации эпидемии: изоляция и лечение больных, профилактика среди здоровых.

Так как их было всего двое, то и задачи разделили поровну. Бросили жребий. Шилейко досталось идти в поселок тринадцатого километра, в эпицентр эпидемии, заниматься больными, а Эдельштейн отправился на двадцать пятый километр налаживать профилактику среди рабочих горняцкого поселка.

Шилейко добираться до места пришлось пешком. На первых порах молодому врачу транспорт был не положен. Да и по апатитовым масштабам пять километров не расстояние. На 14 километре врач заглянул в инфекционный барак. Шаткое, стылое сооружение на 14 коек да полевая кухня. Заведовал хозяйством военный фельдшер. Впечатление было удручающее.

После первого обхода поселка тринадцатого километра в инфекционном бараке появилось семь пациентов, на второй день добавилось еще столько же. Больше мест не было. Тогда рядом с бараком поставили палатку, но и она заполнилась через три дня.

Требовались срочные радикальные меры. Из Ленинграда вызвали бригаду эпидемиологов. Стали подыскивать место для инфекционной, или, как говорили тогда, заразной больницы.

На шестнадцатом километре стояло три шалмана. В них ютились триста шестьдесят спецпереселенцев. Их в авральном порядке переселили в палатки, а жилье стали приспосабливать под больницу.

Шалман - сооружение специфическое. Детище эпохи первого этапа строительства счастливого социалистического общества. Сооружали его так: на участке, занимавшем в плане площадку шесть на тридцать метров, вертикально вкапывали двухметровые бревна. Их обшивали досками «по-польски». Две рядом, а третья закрывает щель. Затем стены с внутренней и внешней стороны обивали толем. Крыша была двускатная и сооружалась тем же способом, что и стены. Полы из дюймовой обрезной доски по лагам, уложенным прямо на землю. Если доска попадалась тоньше, то обходились без лаг. Для освещения в стенах устроены четыре щели, забранные в оконные рамы. Отапливался шалман двумя «буржуйками».

Главным достоинством поселка на шестнадцатом километре был ручей. А ручей - это жизненно необходимая чистая, проточная вода.
В трех импровизированных палатах новой больницы установили 61 койку. Но и их, впрочем, в разгар эпидемии не хватало. В январе в заразной лежали 39 больных брюшным тифом и 64 сыпнотифозных.

Кухня размещалась в отдельной деревянной пристройке. В такой же пристройке была узельная для чистых и грязных узлов. Имелись при больнице продуктовая кладовая, дезкамера «Гелиос» и формалиновая, а попросту говоря, покойницкая.

На все это хозяйство был один врач, он же заведующий больницей. Санитарок и кухарок на опасную работу набрали из спецпереселенок, а медсестер прислали из Мурманска и Новгорода. В воспоминаниях Шилейко сохранились имена некоторых из них. Мурманчанки Петухова и Терлецкая. Медсестры из Новгорода Полякова, Беспалова, Вольшевская.

Работать приходилось по шестнадцать-восемьнадцать часов в сутки. Люди валились с ног от усталости. Необходимо было обиходить десятки беспомощных людей, и все это в нечеловеческих условиях. Вода из ручья. Дрова для отопления, кухни, дезкамеры из ближайшего леса на склоне горы.

Несмотря на безумные трудности, большинство больных удавалось выходить и поставить на ноги. Впрочем, формалиновая тоже не пустовала.

«Все на борьбу с грязью и нечистоплотностью»

Ужас бродил по поселкам. Шёпотом передавались слухи о количестве умерших. Но только 10 января в третьем номере газеты «Хибиногорский рабочий» появляется первое и единственное упоминание об эпидемии.

В каждое жилище бак с кипяченой водой

На днях медицинские работники приступают к противотифозным прививкам всему населению, т. к. появились случаи заболевания брюшным тифом.

Кроме прививок необходимы другие меры предосторожности. Хозяйственникам необходимо в срочном порядке снабдить каждый барак баком с кипяченой водой. Особенно недопустимое положение существует на 13 километре, где наблюдается полное отсутствие кипяченой воды. И врач на днях заявил, что он стесняется вывесить объявления в бараках: «Не пейте сырую воду», так как это будет звучать насмешкой.

Видно здорово попало за эту публикацию главному редактору... Следующая, абсолютно нейтральная заметка доктора Драбкина на злободневную тему появилась в газете только в марте, когда эпидемия пошла на спад. Доктор писал о том, «что должен знать каждый рабочий о тифе».

В рудничном поселке 25 километра расположились прививочный и дезинфекционный отряды.

Врачи и медсестры прививочного отряда шли от барака к бараку и делали прививки. Сотни прививок в неделю.

У дезинфекторов были свои проблемы. Не хватало специалистов, парикмахеров, инструментов. Постановлением Чрезвычайной тройки в отряд направляли всех выявленных среди поселенцев дезинфекторов и парикмахеров.

По календарю, составленному тройками поселков, пропускали бараками через баню всех проживающих. А в их отсутствии дезотряд проводил дезинфекцию имущества поселенцев. Жалкие пожитки увязывали в узлы, грузили на телеги и отправляли в вошебойки. Только в марте таким образом было обработано 342 жилища и 11861 пуд вещей.

В результате работы дезотряда завшивленность населения снизилась с 60 до 10 процентов к концу февраля 1931 года. И это было большим достижением.

Во всех поселках ввели строгие карантинные меры. Запретили переселять рабочих из барака в барак. Запретили посещение поселка 13 км жителями других поселков. С 10 декабря ввели санобработку для всех отъезжающих сезонных рабочих. Они могли купить билет только после предъявления справки о процедуре.

В апреле 1931 года эпидемию брюшного и сыпного тифа удалось ликвидировать. Командированные медики начали собираться домой. Но не тут-то было. Последовал грозный окрик-приказ: «Всем оставаться на местах». Начальство отлично знало, что к концу тридцать первого года количество поселенцев по плану должно возрасти вдвое, а причины возникновения эпидемии далеко не ликвидированы.
Как в воду смотрели...

Большое вранье

В своих воспоминаниях первый секретарь Хибиногорского горкома партии Александр Таничев рапортовал потомкам: «Тиф был ликвидирован почти без потерь (8 смертных случаев) в течение полутора-двух месяцев».

Лукавил, ох лукавил партийный секретарь. Очень сомнительно звучат эти цифры.

В городском архиве мне удалось найти медицинский отчет за тридцатый год. Из него следует, что в период с сентября по декабрь в больницах разработок умерло 6 человек от брюшного тифа и 11 от сыпного. Но и эти цифры показались мне недостоверными.

В Кировском городском ЗАГСе разрешили просмотреть книги регистрации смертей за 1930-1931 годы. Это было жуткое чтение. На жестких, пожелтевших от времени страницах зафиксированы 42 смерти с ноября 1930 года по март 1931 с диагнозом брюшной и сыпной тиф.
В поселке двадцать пятого километра велся свой отдельный учет смертей.

Теперь, вроде, все точно, и все же сомнения оставались. Среди длинного списка фамилий был только один ребенок, а как говорят врачи, дети погибают от тифа в первую очередь.

Скорее всего, детская смертность от тифа скрывалась за такими экзотическими диагнозами: кровавый понос после кори, расстройство кишечника, расстройство желудка, просто расстройство, кровавый понос, просто понос, туберкулез кишечника. То ли не положено было врачам определять действительную причину детской смерти, то ли были другие веские причины...

В августе 1931 года, как и ожидало начальство, после присылки очередных партий спецпереселенцев эпидемия тифа вспыхнула с новой силой. В сентябре зарегистрировали 77 заболевших.

Но что удивительно. Никто не пришел от этого в ужас. Никто не стал создавать по новой Чрезвычайные комиссии. Тиф восприняли как само собой разумеющееся зло. От кори, дифтерита, туберкулеза людей умирало не меньше.

А тиф... Тиф просто помогал партии ликвидировать кулачество как класс. И в книге регистрации смертей появилось еще шестнадцать записей.

Вечная память убиенным.

Сергей Тарараксин

"СУДЕБ СГОРЕВШИХ ОЧЕРТАНЬЕ"