Резанула по лицу снежная крупа. Паша глубже натянул шапку-ушанку, подошёл снова к контроллеру брашпиля, стал, опершись спиной о пиллерс рынды, исподлобья поглядывая вперёд.

«Почему рейд Североморска пустой? - подумал Паша. - И здесь разруха. Где же наш доблестный Военно-Морской флот, где авианосцы, крейсера, противолодочные корабли, которые несколько лет назад величаво стояли на рейде? Мимо них проходили траулеры, грузовые суда, пробегали пассажирские катера. Моряки, да и просто пассажиры любовались внушительной картиной североморского рейда, слушали звон склянок, свирели боцманских дудок, чёткие команды офицеров по судовой трансляции на военных кораблях, эхом разносившиеся по водной глади залива, отразившись от бронированных корпусов кораблей и скалистых берегов».

Рейд пустовал. Где-то в глубине бухты у причала приютились корабли, но и они закрывались снежным зарядом. Паша слышал из радиопередач, что недавно два больших противолодочных корабля, проданные на металлолом в далёкую Индию, при буксировке потерпели кораблекрушение и затонули у берегов Норвегии. Норвежские власти, население северных районов Финмарка очень этим обеспокоены.

Боже, Боже, что делается!

Возможно, от горьких дум, от усталости Паша начал подрёмывать - глаза открыты, в голове пустота. Перед глазами только снежинки мелькают, вода монотонно за бортом шумит, да обычный гул в ушах от работающих судовых механизмов.

Очнулся Паша от дремотного состояния у мыса Мишукова, когда на повороте влево траулер накренило, Пашины ноги поползли по палубе, пиллерс из-за спины выскользнул, и Паша еле удержался на ногах.

- Етишкино коромысло, подходим!

Небо посветлело, снег не сыплет, яркость огней по сторонам по берегам залива увеличилась. Что-то радостное затренькало в душе у Паши, живость появилась, а вроде ничего ещё не произошло, город Мурманск не виден. Только справа, на горе, пыхает ярко-красным огнём Киеваракский створ, маяк Мишуков приветливо подмигивает. Радоваться нечему, а душа трепещет - попрыгать хочется, попеть, обнять кого-нибудь. Дурдом в душе, и только!

- Правильно говорят медики, - рассудил Паша, - моряк после рейса -очумелый. Ему покажи пальчик - смеяться начнёт или драться полезет. Побежал Паша от борта к борту и стихи своего ученика и приятеля, боцмана Олега Бородина, нараспев прокричал:

Мне с морей возвращаться не ново -
Даже рейсы считать перестал.
Всё же с траверза Мишукова
Я на Мурманск смотреть не устал.
Здесь - порог между рейсом и домом.
Здесь - и здравствуй моё, и прощай!
Исповедуй меня, Мишуково,
А, встречая, грехи отпускай!
Ты в пути мне охранное слово.
Я продрогший, укроюсь тобой.
Только с траверза Мишукова
Начинается Мурманск родной.

Хорошие стихи Паша любил. Когда встречались, слушал Олега. Говорит складно, слова простые, но за душу берут - слова-то, чертяки! Как можно научиться так складно говорить, этого Паша не понимал и по-доброму Олегу завидовал.

А румяных, холеных поэтов Паша не любил, а особенно поэтесс в коротких юбках, и не мог осилить ни одной книжки стихов, которые по-дружески подсовывал ему Олег Бородин. Паше они казались какими-то странными людьми, очумелыми, вроде моряков. Но рыбаки, понятно, - после моря, как и после тюрьмы, маленько тронутые, а эти поэтессы почему такие непонятные? Александр Сергеевич Пушкин, классик, Паше нравился, особенно

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя...

Точно классик подметил: и в море, и на земле с бурей шутки плохи. А как хорошо, по-доброму, звучит:

Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя, где же кружка?
Сердцу будет веселей.

И здесь Паша вспомнил детдомовского сторожа Ехтифана Степановича, человека маленького роста, с седой, клинообразной, с редкими волосиками бородкой, инвалида, который ходил всегда полусогнутый, наклонившись вперед, молчаливый и вроде стыдился своего горбика на спине. Но ребята его очень любили за доброту. Святой был Человек - всем помогал молча, незаметно. Когда дети болели, поил их своими отварами на травах. Пашу он вытащил, может быть, с того света. Паша глушил колотушкой рыбу, бегая по тонкому осеннему льду, и провалился в воду. Он долго не мог выбраться на берег и прибежал в дом в замерзшей, панцирной одежде. На следующий день Паша лежал больной с воспалением легких, в бреду - стены крутились-вертелись. И сколько времени прошло, Паша не знал, но очнулся он от теплоты ладони, лежавшей у него на лбу.

Как вчера все это произошло - так ясно, четко Паша увидел необычный, мудрый взгляд Ехтифана Степановича, его волшебную полуулыбку.

Паша вспомнил, как Ехтифан Степанович ходил по тропинке от колодца с ведрами на коромысле, как гномик, смешно переступая ногами, а коромысло почему-то было кривое - одна сторона длиннее другой. За это в детдоме, между собой, взрослые и дети называли Ехтифана Степановича по прозвищу - Ехтишкино коромысло.

А Паше до того эти слова въелись в душу, что не мог он обойтись без присказки - етишкино коромысло, со временем потерявшей одну букву. Радость, восторг, печаль, удивление - все выплескивалось у Паши из души с этими словами. Сначала Паша старался избавиться от этой напасти, но потом решил - чем матом крыть, лучше присказку добавить, да и память о добром человеке, как-никак!

- Эх, етишкино коромысло, сколько хороших людей на земле, да и дерьма немало! - вздохнул Паша. - Как-то порт родной встретит?

Читать следующую главу

Боцман Паша