«Сто пять суток растворилось за кормой, вычеркнуты из жизни необратимым ходом времени. А что в памяти осталось? - боцман Паша шапку поправил, усмехнулся, - надо же, на философию потянуло маримана несчастного. Стареешь, Паша, стареешь».

- Боцман, как якоря, в порядке? Заходим в залив, - прохрипел простуженным голосом капитан Виктор Вячеславович из открытой двери рулевой рубки.

- Готовы к немедленной отдаче! - гаркнул Паша, а в голове мыслишки поганые мелькнули: - Етишкино коромысло, спрашивает!? Вроде сам не вижу, что родной Кольский залив раскрывает берега, словно обнять готовится. Мог бы не спрашивать. Паша дело своё знает и любит.

Старый капитан Василий Александрович не спрашивал, знал, что Паша за якорным устройством, как за ребёнком, ухаживает.

Да и всё Пашино хозяйство можно было не проверять - везде флотский порядок. Имущество аккуратно сложено - бирочки, таблички.

Аварийно-спасательное снаряжение дышит голубым воздухом, пожарное - бьёт в глаза светом заходящего солнца, и ни одной детали не найти в бесчисленном количестве иллюминаторов, крышек и крышечек, чтобы не крутилась, вертелась и не пахла машинным маслом.

- Эх, Василий Александрович! Душа - Человек! Только полтинник и отпустил тебе Бог для жизни. Лежишь ты теперь на берегу реки Туломы, в каменистой Кольской земле, в тишине, без забот и хлопот, и нет тебе никакого дела до приходной суеты, до меня, боцмана Паши, твоего надёжного друга. Кто же опекать Пашу будет, кто домой пригласит на рыбацкие пироги? И мечта твоя, Василий Александрович, не сбудется - всё-таки женить Пашу. Ой, как тяжко без тебя! Спокойный и убеждённый в жизни был Человек, да и рыбу ловил - не чета этому суетливому заморышу - вони много, а дела мало, хотя, кто его знает, не столь просты эти молодые капитаны - себя не обделят: на выгрузке рыба куда-то исчезала, и со скоропортом заморочки были. Не хочется верить, но чувствуется -жуликоватый человек. Время настало непонятное - жуликам, наглецам почёт, а хороших людей Бог почему-то прибирает.

- Да брось ты, Паша, вонизмом заниматься. Какое тебе до этого дело? Не мельтеши, - осудил себя боцман, стареешь, ворчун стал, - и прошелся он по палубе бака, осматривая тусклые берега, покрытые снегом.

Паша - приземистый, косолапый мужичок, неприметный. Лицо у него обыкновенное, круглое, мясистое, брови густые, рыжие. Миллионы таких лиц. Глаза у Паши серые, вроде бесцветные, но свет души струился из них прямотой, беззащитностью, каким-то детским любопытством к жизни. Непостижимо, но взгляд Паши - старого маримана, брошенный в салоне у видика на заядлых матерщинников, увлеченных обсуждением «порнухи», сразу заставлял их замолкать.

И седой Паша. Даже залысин нет - шапка волос на голове, а все седые. Поседел Паша рано, в первом же рейсе на угольщике, траулере бортового траления. Во время спуска трала, в штормовую погоду, тащил он с напарником Гришей мессенджер - стальной трос для подтягивания ваеров к борту судна, бежали моряки вдоль борта по палубе - вдруг шальная волна - откуда взялась? - как-то бережно вывалила Пашу с напарником за борт в районе траловой лебёдки, а на корме - снова забросила их на палубу траулера. Чудеса. Запомнил Паша, как барахтались они в воде на палубе, вроде плыли, а матрос Гриша кричал: «Где шапка, где шапка?» И старшего мастера лова, застывшего, как статуя, у траловой лебедки, запомнил.

Паша не испугался, смеялся над Гришей - как он плыл и шапку искал. Но после вахты лёг спать нормальным, а проснулся - седой. Снов никаких Паша не видел. Чудеса, и только.

На флоте есть поговорка - ругается, как боцман. Но Паша не ругался. Конечно, он знал такие обороты, что самых заядлых матерщинников подбросило бы от палубы, если бы Паша начал ругаться. В каюте, внутри судна, когда один, Паша мог ругаться, если дело не ладилось, а на палубе не мог - стыдно было перед небом, перед морем, перед собой. И откуда в нём такая стыдливость?

Читать следующую главу

Боцман Паша