На Тойво было забавно смотреть. У него вначале лыжи разъезжались в разные стороны, и он чуть не падал носом в снег.

«Смычки» - или волокуши - это бесколесные телеги, просто-напросто два длинных шеста, которые волочит по земле, по болотистому бездорожью, лошадь.

Я был назначен командиром взвода. Тойво попал ко мне,- это был его выигрыш; Лейно был отделенным.

Лыжи Тойво не всегда разъезжались в разные стороны; иногда, наоборот, они начинали съезжаться, сближаясь и перекрещиваясь. Он беспомощно болтал палками, стараясь раскрестить лыжи не падая.

Один раз он сошел с лыж, в сторону от лыжницы, чтобы распутать их, и сразу провалился по пояс в снег.

Он шел уже устало, вспотев, с трудом поспевая за другими (ведь всего четвертый раз в жизни он вставал на лыжи).
- Может быть, тебе лучше всего было бы остаться?- спросил я его, когда он на легком повороте зацепился за свою же собственную палку.
Тойво обиделся.
- Я дойду до них, я буду бить беляков. Ты увидишь, как я пойду завтра, послезавтра. Велика важность - ходить на лыжах!

Больше всего Тойво боялся упасть.

Подниматься было бы с непривычки нелегко. Защитный белый балахон путался под ногами.

Из всего обмундирования привычным был только шлем. Валенки, бараний полушубок, шаровары на вате, трехлинейная, а у кого и автомат через плечо, по двести патронов у пояса, полотенце, веревочка в мешке, консервы, хлеб, шпик, масло, сахар и по фляге спиртного, - всего на человека двадцать кило.

Мы вышли со станции Массельгской без всякого обоза.
Все на себе.
Выданное довольствие указывало на предстоящее нам большое дело, но в чем оно будет заключаться, никто еще не знал.
Мы шли в колонне по два.

Тойво - рядом со мной. Облегчая его, я взял у него часть его груза, говоря, что когда он научится хорошо ходить на лыжах, он сделает то же самое для меня.

Умению Лейно бегать на лыжах я, признаться, немного завидовал. Он шел, легко скользя впереди нас по насту широкими шагами, ловко взмахивая палками. Он был первоклассным лыжником и поэтому почти все время или шел впереди, прокладывая лыжню для отряда, или уходил в разведку.

С каким наслаждением вдыхал я свежий морозный воздух!

Итти было, по-моему, нетрудно: почти все время по дороге.

Ритм быстрой ходьбы на лыжах, бодрящая после года казармы свежесть воздуха, настоящая молодость и сознание, что скоро придется встретиться с врагом в упор, - все это подбодряло меня каким-то живительным напитком, и мне захотелось петь. И не одному мне, очевидно, хотелось петь, потому что сзади кто-то затянул боевую песню, но строгий окрик светлого, крепкого, словно из одного куска камня выточенного командира первой роты Коскинена прервал песню и дал острее почувствовать всем, что мы действительно находимся на фронте.

Я знал, что темп нашего хода многим ребятам не под силу, и, оглянувшись, увидел, что целый отряд растянулся не меньше, чем на километр.

Тойво все еще шел за мной, но по катящемуся градом с его лица поту, по необычайной сосредоточенности его серых глаз видно было, что это достается ему нелегко.

Лейно ушел далеко вперед.

Отдельные отстающие товарищи чернели позади.

- Вперед, товарищи, в Паданах у нас будет большой привал, - ободряя, громко сказал Коскинен, и мы вошли в лес.
Мы шли лесом и озером. Это был настоящий карельский мачтовый сосновый лес. Капюшоны слетали с голов, когда мы пытались, закинув головы, взглянуть на оснеженные ветви вершин. Это был строевой и перестойный лес.
Дороги не «было. Мы вышли из лесу и пошли по Сегозеру.

Белых мы еще не встречали. Если бы не патроны у пояса, винтовки через плечо и груз за спиной, всю нашу прогулку можно было бы представить себе спортивным состязанием.

Меня уже начинал тяготить груз. Кроме того, левая нога, очевидно, немного свободно ходила в валенке. Остановившись на секунду на одном повороте, я почувствовал в пятке какое-то жжение.

«Есть небольшая потертость» - подумал я и хотел спросить, как у Тойво обстоят дела по этой же части, но Тойво рядом со мной не оказалось.

«Очевидно, отстал» - пришло мне в голову, и, оглянувшись, я увидел, что отстал не один Тойво, а еще несколько ребят, среди них Таннер.
Таннер был до поступления в Интервоеншколу известным борцом и не на одном чемпионате выступал как чемпион Финляндии. Арены многих-цирков и арбитры разных мастей до сих пор, наверно, помнит его неуклюжую медвежью ловкость; поэтому, если отстал Таннер, то Тойво, конечно, нельзя было корить.

Зимняя ночь наступает быстро, но мы шли быстрее, чем зимний день. Надо отбросить в сторону нашу ненатренированность и накинуть на счеты нашу свежесть, бодрость, молодость и тот азарт, С которым мы взялись за дело. Поэтому часам к девяти вечера передовики входили уже в Паданы, большую деревню на берегу Сегозера. Это была последняя деревня по нашу сторону фронта. Дальше, за деревней Лазарево, начиналась белая сторона. В Паданах мы расположились по избам, выставив охранение.

В эту ночь в охранении я не был и спал как убитый. Ведь мы проделали переход в семьдесят километров!
Никаких снов.
Я думаю, ни одного движения за ночь я не сделал.

Разбудил меня Тойво, дергавший меня за валенок.

Был зимний рассвет.

Тойво, превозмогая усталость, явно торжествовал.
- Товарищ командир, - говорил он, - я пришел не вовремя, но все же пришел; позади осталось довольно много ребят.
Здесь ему уже явно не хватило сил продолжать свою речь. Он замолчал, а через секунду свалился на пол и захрапел на полу в очень неудобном положении.

Лейно, пришедший из охранения, устраивал себе постель из можжевельника. Он осторожно подтянул на постель Тойво, расстегнул ему пояс и снял со спины винтовку.

- Я не думал, что он дойдет, - сказал Лейно, обращаясь ко мне. - Матти, вставай, твой час в караул!

Я никогда не испытывал в жизни такой тупой и одновременно острой боли, какая охватила мышцы всего моего тела, когда я начал приподыматься с лавки. Это бывает со всеми, когда после большого перерыва начинаешь опять снова тренироваться на лыжах, в ходьбе, в беге, футболе, борьбе - безразлично. Эта приятная боль в мышцах, которую большинство мальчиков переносит с гордостью, считая ее показателем роста мышц,- превратилась сейчас в трудно переносимую боль, возникавшую и, казалось, даже усиливавшуюся с каждым новым движением.

Болели бицепсы, мускулы шеи, ног, но больше всего ныли мелкие мышцы живота. Трудно было сгибаться, но еще труднее было выпрямиться.

Такое ощущение было не только у меня, но у всех.

Медленно, со стонами, покряхтыванием оставляли товарищи свои належанные места. Даже Лейно растирал себе бицепсы.

-Энергичнее, быстрее двигайся, Матти, больше двигайся, Матти, больше двигайся, Матти, - бросил он мне,- тогда все скорее пройдет.
И я начал двигаться.

Мы выступали снова в поход. Вперед. Опять вперед. Мы оставили озеро и входили в глубокий лес, и, если бы не узкая, но накатанная дорога, я сказал бы: нетронутый лес.

Отряд наш значительно поредел. В самом хвосте - посеревший, молчащий, угрюмо передвигал ноги Тойво.

Дорогой товарищ Тойво!

Если тебе случится когда-нибудь прочитать эти строки, то вспомни день девятого января 1922 года, наше движение по лесной тропе и неожиданную команду Антикайнена: - Враг слева. Развернуться в цепь! Вперед!

Вспомни, как мы разворачивались в цепь, быстро повернувшись в указанном направлении, как быстро, летели, вперед, теряясь в глубине соснового леса, как горели нетерпением, Желая встретиться лицом к лицу с проклятыми лахтарями, как были разочарованы, когда узнали, что это только маневры, что никакого врага нет, что это учеба.

Особенно помню, как был обозлен ты.

Тебе-то каждый поворот с грузом за плечами каждое такое движение проделывать было очень трудно. Ты напрягал все свои силы, стискивал зубы и шел вместе с другими.

Захватив таким маневром одну деревушку, Антикайнен расставил по дорогам караул, чтобы научить нас никого не выпускать из деревни расположил бойцов по избам, чтобы научить как распределять силы после захвата деревни.

И затем мы снова шли дальше, шли быстро, по морозу.

Видно было, что в этих местах недавно еще бушевали вьюги.

Дорога была занесена глубоким снегом, а местами и совсем исчезала.

В этот же день мы пришли в Гонга-Наволок.

За этой деревней сразу начиналась территория, где не было ни одного красного бойца и совершенно неизвестно, сколько белых.

Расположив свой взвод в теплой избе, сбросив с себя вещевой мешок, проверив, действует ли затвор трехлинейки, я пошел по дороге назад, чтобы помочь Тойво.

Отряд очень растянулся; по дороге шли еще отдельные наши ребята, вспотевшие, с расстегнутыми полушубками. Я приказал одному застегнуться; не нянчиться же нам с воспалением легких, в самом деле!

У многих вид был совершенно измученный; другие проходили несколько шагов и останавливались, морщась от боли. Натертости давали себя знать.

В пяти километрах от привала я нашел Тойво и, преодолев его сопротивление, не обращая внимания на его ругань, взял его «обезьянник»; винтовку он так-таки мне и не отдал.

- Есть натертости? - спросил я на ходу.

- Нет, - ответил он.- Я ведь понимаю, в чем дело, я портянки навернул как полагается. Из того, что я не умею пока порядочно бегать на лыжах, не следует еще, что я ничего не смыслю. Но уже сегодня я понял, в чем дело, и если бы не эта проклятая боль в мышцах, я пошел бы лучше многих из вас.

Было уже почти темно, когда мы входили в деревню. В избе я снял валенок, натертость на пятке превратилась в водяной пузырь.

Я достал иголку, проколол колыхавшийся пузырь, выпустил воду и бережно обмотал ногу. Больше подобной глупости я не повторю, нога

мне еще нужна.

Тойво уже храпел в углу.

Дверь распахнулась.

В избу, не торопясь, вошел Лейно и сразу как-то заполнил собой всю горницу. Он уселся на лавку, вытащил из сумки карту-десятиверстку и протянул ее мне.
- Вот тебе карта, по ней ты должен отмечать весь путь своего взвода. Всем комвзводам, отделкомам и прочим командирам ее дали, я и взял для тебя.
- Какой путь должен я отмечать?- удивился я.
- Жаль, что ты куда-то запропастился и не был в избе командования, ты прозевал много важного; но я тебе расскажу.
Лейно встал. Осмотрелся, нет ли кого в помещении.

В углу храпел Тойво.

Под лавкой возился кот. Он мягко распускал свою лапу, и из-под лапы выкатывался серый клубок,- это была мышь. Не дав ей отбежать и на полшага, кот, неожиданно изогнувшись, мягко прыгал, опуская на нее свои легкие когтистые лапы.

Лейно подошел к двери и сделал мне знак итти за ним.

- Здесь нас могут подслушать, а дело абсолютно тайное.

Вслед за нами из дверей на крыльцо вырвалось облако пара. Снег заскрипел под ногами.

- Как живот?

- Лучше, Лейно.

На синевшее небо выползали северные звезды. Мы стояли посреди широкой деревенской улицы,

- Здесь нас никто не подслушает. По этой карте ты будешь отмечать путь, по которому пройдет твой взвод и весь наш отряд. Мы идем на лыжах. Отряд выходит в составе двух рот, командиры - Косинен и Лайнен; пулеметная рота разделяется между нами, а командир пулеметной роты Тойво Антикайнен назначается командиром всего отряда, его помощник Чаки - начальником штаба. Ты ведь знаешь Антикайнена?

- О, да, Антикайнена я знал более чем хорошо; это ведь после его горячей речи на митинге гельсингфорсской молодежи вступил я в организацию Революционного союза, а затем в партию.

Он строитель, а я металлист, и всего-то на два года он старше меня. Сейчас ему двадцать три года.

Какой молодой рабочий Гельсингфорса не знал организатора комсомола, яростного и проникновенного оратора, непреклонного коммуниста, товарища Тойво Антикайнена! Тойво Антикайнена с братьями. Да, это ребята!

Я знал их отца. Это был мрачного вида обойщик, который, как передавали, любил пошутить, когда был трезв. Но вся беда в том, что трезвым-то я его никогда не видел.

Кто из нас не помнит речей Антикайнена! Они заставляли ненавидеть врага, сжимать кулаки, стискивать зубы. Он заставлял нас плакать о погибших товарищах и с восторгом итти в бой, чтобы воздать врагам по заслугам.

А заслужили лахтари все-таки в тысячу раз больше, чем мы им заплатили. Когда я начинаю вспоминать, как они расстреливали раненых Таммерфорсского госпиталя, как они обращались с пленными красногвардейцами, когда я вспомню то, что они делают сейчас,- я начинаю волноваться, а мой рассказ требует спокойствия.

Да, я отлично знал Антикайнена, а что нашему командиру было всего лишь двадцать три года, это нас тогда не смущало. Большинство из нас было еще моложе.

Разве что хмурый широкий Лайнен, комрот 2, да комрот 1, голубоглазый, весь подобранный Коскинен, рабочий-мраморщик, организатор красногвардейского отряда гранитников-мраморщиков, имели от роду по двадцати восьми лет.

Зато быстрому парнишке Линену, сыну железнодорожника, только что стукнуло восемнадцать лет. Столько же было и Вуоринену, один брат которого был убит у Белоострова при скрадывании границы, а другой по сей день томится в финляндской каторжной тюрьме.

Да, сколько угодно было у нас ребят, не достигших двадцати лет.

- Наше задание,- продолжал, оглядываясь по сторонам, полушопотом Лейно, - такое: пройти незаметно через фронт в тыл лахтарям. Итти с максимальнейшей быстротой, на какую мы только способны. Ничего лишнего с собой не берем. Никакого обоза, все на себе. Мы должны дойти незаметно - для этого надо уничтожить все вражеские отряды - до Ребол и постараться уничтожить штаб лахтарских войск и все склады боевого и прочего питания в этой центральной базе. Возможно, однако, что штаб находится не в Реболах, а в Кимасозерской. Тогда, захватив Кимасозерскую, мы должны уничтожить штаб белого руководства и все склады. С какими силами нам придется встретиться - неизвестно. Сколько штыков у белых в Реболах и Кимасозерской - неизвестно. Предположительно человек почетыреста-пятьсот. Основная задача: пройдя по тылам, уничтожить склады, а главное - органы управления. Надеяться можно только на себя и на неожиданность нашего наступления, быстроту и удачу. Предприятие более чем рискованное... Утром надо быть готовым к отходу. Выяснилось, что из двухсот человек, отобранных в школе, только около ста тридцати могут итти дальше, остальные стерли ноги, заболели или просто не могли двигаться с такой быстротой.

Я вспомнил при этих словах о Тойво и невольно улыбнулся.

В том поручении, которое мы должны были выполнить, было очень много, так сказать, спортивного интереса; насколько мы изучили историю военного дела, казалось, что такого предприятия не пытались осуществить ни войска Александра Македонского, ни Наполеон, ни Ганнибал, ни Суворов, ни Жоффр, ни Гинденбург, ни товарищ Буденный.

А когда я получаю возможность вплотную встретиться с врагом, который сжал в кулак мою
родную Суоми, с врагом, который хочет уничтожить мою советскую власть и то, что проделано у озер Суоми, проделать у озер Карелии, и когда и от меня зависит выбить ему зубы, то, извините меня, но я весь загораюсь и дрожу от нетерпения.

Да, на ноги нужно лучше навертывать портянки, потому что теперь ясно: только одни мои ноги могут донести меня до лахтарей.

Я разложил карту на лавке и стал измерять расстояния. По линии полета птицы надо было забраться в тыл противника километров на триста.

Никаких дорог не предвидится, напротив, досадные горизонтали указывали на крутизну, иллюминация картины говорила о трудно проходимых лесах и болотах.

Болота, если не замерзающие,- это полбеды. Но такие подробности на десятиверстку не нанесены.

Эта карта и по сегодняшний день хранится у меня на дне дорожного сундука. Правда, здорово измятая, с красной линией прочерченного карандашом пути. Я ее берегу.

Мне было ясно, что Тойво с нами не пойдет, а останется здесь в отряде «шатунов», как, смеясь, окрестил отстающих товарищ Аитикайнен.

Поэтому, когда он проснулся на секунду и, поворачиваясь с боку на бок, спросил меня, что нового, я ему пробормотал:

- Спи, ничего особенного не произошло.

Надо было скорее засыпать.

Выступление назначено на утро.

Курс на деревню Пененга.

Я прочертил путь в эту деревню по карте, признаюсь, в тот же вечер, совсем даже не подозревая, как мы его пройдем.

Продолжение читать здесь

Падение Кимас-озера