Последний рейс. Следуем по заливу Делагоа, занимающему сто сорок семь тысяч гектаров водной глади. Залив широкий, но коварный для мореплавателей - кругом мели. Фарватер к порту Мапуту, бывшему Лоренсу-Маркишу, узкий, в некоторых местах шириной около ста метров. Идет отлив, навстречу мчатся потоки мутной воды, бурунят на отмелях справа и слева. После дождей природа подобрела, воздух на редкость сух и прозрачен. Солнце подкатывается к горизонту, освещая лучами древний мыс Иньяка, где когда-то португальский купец Лоренсу Маркиш организовывал ярмарки, отражается от маяка Рибейра, предупреждающего об опасном месте, цепляется за мачты стоящих на якоре у буя номер четыре транспортных судов под флагами десятков стран мира, и гаснет, запутавшись в громадинах современных зданий, вытянувшихся вдоль набережной, окруженных, словно часовыми, королевскими пальмами. Удивительная по красоте панорама.

Чем-то город похож на Ленинград-Петроград. Вероятно, тем, что тот и другой построены на костях людей. Лоренсу-Маркиш строился мучительно. Он рос на нездоровой местности, среди топких комариных болот - рассадников малярии. Эпидемии неведомых европейцам лихорадок косили и белых и черных. Виновником этих эпидемий молва объявляла то один, то другой вид местной растительности. Деревья вырубались, что вело к еще большему распространению болот и малярии. Лишь гигантские по своим масштабам посадки эвкалиптов, для которых в принудительном порядке сгонялись десятки тысяч африканцев, помогли со временем покончить с массовым распространением болезней. Поэтому эвкалипт носит название «невольничье дерево».

Подходим к створным знакам Катембе. Справа - помпезные набережные приморской части «нижнего города» - Байши. Над Байши на океанской террасе, исчерканной серпантинами дорог, возвышается «верхний город» - Алту: цитадель двадцати-тридцатиэтажных билдингов, выстроившихся вдоль многокилометровых широченных авенид. По носу судна за треугольным знаком створа песчаная коса, за ней заросли кустарников и выше на холмах огромные деревья - среди них высвечивается башня и второй створный знак. На этом берегу в окрестностях селения Катембе разбросано много тростниковых хижин, в которых живут потомки племен тсонга. Смотрю на берег и вижу, как из зарослей выбегают обнаженные черные люди, с накинутыми на бедра леопардовыми шкурами, с копьями, луками и стрелами в руках. Это зулусы племени тсонга, красивые и высокие, они приветствуют нас.

- Капитао, поворот, - докладывает штурман Люсиано Филиппе.

- Помалу вправо! - опять взгляд на берег - никого нет. Да, после года работы и не то привидится...

Выходим на территорию порта. Дежурный лоцман дает добро на швартовку. Мозг работает тягуче. Состояние болезненное. Включается
выработанная практикой неосознанная внутренняя реакция на предельную собранность и внимание - не хватало еще ЧП: врезаться в судно или в причал, омрачить ударный труд. Швартовка прошла четко и быстро. На причале уже ждут рефрижераторы, толпа грузчиков смешалась со встречающими. Маленькие бродяги машут руками, кричат:

- Капитао, скоро Союза! Карашо!

Все-то пострелята знают... Отъезд моряков для них особый день, можно получить много вещей. Обратно ношеную одежду никто не везет - все отдают бродягам.

На борт поднимается врач «Мосопешки» Григорий Степанович Бирук. Обнимаемся. Григорий Степанович несколько раз выходил с нами в море, мы с ним подружились. Замечательный врач - хирург и терапевт, который за несколько месяцев пребывания в Мапуту стал родным человеком не только для моряков, но и сотням мозамбиканцев - работникам береговых предприятий. В медицинской помощи Григорий Степанович не отказывал никому, несмотря на то, что задача его - только работа с моряками. Добровольно и бесплатно он стал работать еще и дежурным хирургом в международном госпитале. Хобби у Григория Степановича - психотерапия. Вероятно, поэтому он очень коммуникабелен, его присутствие успокаивало моряков, снимало стрессы. До его приезда ни одной таблетки на судах не было, а в контракте медицинское обслуживание было оговорено. Врач потребовал проходить медосмотры членам экипажа - мозамбиканцам, что вызвало величайший гнев руководства. Требование было остро необходимым, так как у местных моряков были выявлены самые разные неприятные заболевания, включая венерические. Кишечные инфекции являлись обычной болезнью всего экипажа почти после каждого выхода в рейс. Забот у Григория Степановича хватало.

Прошли в каюту. Григорий Степанович попросил снять рубашку, послушал, обстукал:

- Хлопать бодрячески в ладоши не стоит, но до самолета проводим, - выдал он странное заключение. - Пожалуй, необходимо сделать прощальный вечер, например, в Катембе, среди аборигенов.

Постучали в дверь, вошли заместители гендиректора «Мосопешки» синьор Марио Машава и Владимир Александрович Прохоров. Наливаю кофе. Садимся, обсуждаем мероприятия, связанные с отъездом на Родину. Владимир Александрович - деловой, энергичный, обсудив все вопросы, быстро уходит - много дел на других судах. Марио Машава - умница с хитрецой, осторожно расспрашивает о членах экипажа - мозамбиканцах. Нужно быть объективным, но за словами следить - не дай бог нечаянно задеть чувство национального достоинства! После характеристик экипажа Марио льстит:

- Капитао, тебя мозамбиканцы полюбили, будем писать в Союз, чтобы снова прислали на контракт, - испытующе смотрит на меня.

- О, Марио, конечно, я очень рад, что нашей помощью друзья довольны. Будешь в Москве, звони, встретимся. И не обижай Григория Степановича, он хороший врач, - ввернул я, потому что слышал - у врача по поводу медосмотров были конфликты с Марио Машава.

- Я знаю. Григорий молодец, он меня тоже лечил.

Продолжаю разговор - у нас в рейсах всякие проблемы были из-за отсутствия врача.

В первом рейсе искали по океану технолога, а во втором в начале рейса технолог заболел.

Рыба ловилась, а технолог на вахту не выходил. Однажды приходит ко мне штурман Люсиано и жалуется: «Чиф» Анатолий Иванович, не хочет лечить технолога». Вызываю старпома. Он объясняет: «Да Люсиано толком не мог сказать, чем технолог болеет. Прошли вместе в каюту. Они между собой ля-ля, я - ни бельмеса. Потом технолог встает с постели и штаны снимает. А там, ого, больше, чем у слона. Все вспухло. Я же по таким делам не спец». Пересадили технолога на судно, следующее в порт. И лечился он почти три месяца...

Марио смеется:

- Бывают проблемы, - потом прощается и уходит. Позвонил штурман Люсиано Филиппе:

- Капитао, пошли в Мапуту, «чиф» на вахте.

Приглашаю на прогулку Григория Степановича, и выходим на причал. Выгрузка идет полным ходом. Палуба не вмещает людей. Кто спит, кто сидит. На причале двое полицейских с автоматами - следят, чтобы не воровали рыбу. Увидели меня, остановили:

- Капитао, скоро Союз, хорошо! Надо рыбу.

- На судне технолог-мозамбиканец, обращайтесь к нему, - объясняю я им.

На площади у ворот порта толпа людей. Раздаются звуки там-тама. Протискиваемся в круг: шестеро зинджей танцуют. Они облачены в черно-белые юбки, на ногах что-то вроде гамаш из меха, в руках деревянные дротики. Издавая устрашающие, воинственные крики и дико вращая глазами, участники ансамбля исполняли танец, главными «па» которого были прыжки в высоту с выбрасыванием вперед то правой, то левой ноги. Потом танцоры выстраиваются в шеренги и, выставив вперед дротики, как бы начинают наступать на невидимого противника - и снова прыжки. По кругу в сопровождении барабанщика идет молодая девушка, босая, подпоясанная платком вместо юбки, в руках небольшой кувшин, куда неохотно зрители бросают деньги. После танцоров-мужчин выходит пластичная гибкая девушка, почти голая. На теле одна набедренная повязка, груди неприкрытые, вибрируют в такт музыки и движениям тела. Медленная мелодия сменяется дробью барабана, в такт ритма содрогаются бедра девушки и снова - плавные движения рук и тела.

- Что за странный танец? - спрашиваю у Люсиано.

Напоминает девичий танец «Дзоре», но несколько вульгарный, не чистый. Его происхождение связано с ритуалами посвящения, во время которых умудренные опытом, пользующиеся всеобщим уважением женщины уводили девушек в лес и в специальных «девичьих» лагерях посвящали их в премудрости будущей семейной жизни. Возник он на побережье Инъямбане.

Танец прерван наплывающим, словно волна, гулом там-тамов, и уже танцует вся площадь, танцует и девушка, собирающая монеты для самодеятельных артистов. На ее лице улыбка, всеобщее воодушевление на лицах танцующих. Простые люди. Как мало им надо, какую веру надо иметь в завтрашний день, ведь большинство собравшихся на площади - бродяги. Нам бы сейчас такую веру!

Прощай, Африка! Я старался тебя понять, но многое не понимаю. А вот твою веру в будущее увезу с собой.

Мурманск-Москва-Мапуту-Москва-Мурманск. 1987-1988

На широте Мадагаскара