Несомненно, одним из самых одаренных капитанов, с которым свела меня морская судьба, был Эдуард Константинович Наумов.

После того, как мы плечо к плечу работали на БМРТ «Муромск» под командованием Клавдия Валерьяновича Ардеева, наши морские дороги разошлись. Меня приметил проходивший дублерство на «Муромске» Иван Семенович Рыжков и уговорил Наумова отпустить четвертого штурмана на новый траулер «Лазурный», который он принимал и где была вакансия на должность третьего помощника капитана. На «Лазурном» я отморячил пять лет и вылупился оттуда дублером капитана. В этот период в море и на берегу не раз случались незабываемые встречи с Эдуардом Константиновичем.

... Джорджес-банка. Рядом загадочная неизвестная мне Америка. Берег по ночам манит разноцветными огнями и кажется намного ближе, чем днем. При южных ветрах назойливый запах водорослей Карибского моря, не выветрившийся при прогоне в сотни миль. Больше тысячи траулеров утюжат шельф. В эфире - разноязыкая речь: быстрая, эмоциональная - испанцев, сдержанно-уверенная - англичан. Промысловый район - земной шар в миниатюре. Маленькие государства со своими законами, порядками, с границами по краю фальшборта представляют все континенты. Япония далеко на востоке, а траулеры рыбачат здесь, у атлантических берегов Америки. Меньше всего судов США.

Маленькие, юркие, они гоняются за меч-рыбой, за тунцом, ставят ловушки на крабов и омаров.

За границами фальшборта действуют международные законы. И кажется удивительным, но инциденты очень редки. Взаимное уважение, строгое выполнение общепринятых правил при столпотворении на ограниченной территории, где, действуя по принципу политиков, можно глотку друг другу перегрызть, позволяет экипажам разных стран дружно добывать дары моря. Вероятно, интернационализм на свалку истории не следует выбрасывать. Там, где деятельность Человека, его взаимодействие с Природой балансируют на грани Жизни и Смерти, не имели и не должны иметь значения вероисповедание и идеологические доктрины при контакте людей разных национальностей.

Сторонясь группы промысловых судов, величаво проходят огромные пассажирские лайнеры, оставляя широкий пенистый след, обрывки музыки и щемящую грусть в душах рыбаков - живут же люди!

«Лазурный» натруженно пыхтит, следуя с тралом в группе сотен траулеров. С правого борта лихо подкатывает «Муромск», выходит на параллельный курс метрах в двадцати. На крыле рулевой рубки загорелый, остроносый Наумов, непокорный чуб - во власти ветра, клетчатая рубашка - пузырем, уши растопырены, как маленькие локаторы - на слежение, радостный, энергичный, аж распирает, и ехидничает:

- Эй, на барже, суши весла, брататься будем! Иван Семенович, спокойно-равнодушный, ворчит:

- Вот баламут, вот баламут! Дрова сейчас будут, - выходит тоже на крыло и кричит: - Эдуард Константинович, осторожнее, навалишь!

- Семенович, не дрейфь! Бросай эту помойку, побежим на север селедку гонять. На пару веселее.

- Нет. Мы здесь последний подъем имели десять тонн хека. Куда бежать от рыбы? - степенно отвечает Рыжков.

- Ладно, смотри, завидовать будешь!

«Муромск» разворачивается, дает три длинных гудка и уходит на север. А через двое суток, просматривая сводку, Иван Семенович восхищается:

- Вот проныра, раскопал, и один...

Но, несмотря на то, что экипаж «Муромска» в новом районе ловил в два-три раза больше нас, «Лазурный» продолжал утюжить «помойку», как назвал Джорджес-банку Наумов.

- Лучше синица в руке, чем журавль в небе, - парировал капитан просьбы штурманов о смене района.

Действительно, при промвооружении того времени было мало шансов иметь успех на облове сельди. Наумову, вероятно, помогало мастерство судовых специалистов и рыбацкая удача. Вообще ему свойственна была удивительная напористость при работе в самых сложных районах. Теряя промвооружение, порой сутками выдавая в сводках ненавистную «баранку», Наумов не унывал, не уходил из рулевой рубки, колдовал с «майором» - мастером лова - над тралами и добивался успеха там, где надеяться на рыбалку шансов почти не было.

... Район облова палтуса к западу от Исландии, пожалуй, самый сложный по грунтовым условиям. «Лазурный» следовал в порт, но получил распоряжение от начальника флота завернуть в квадрат, где работал «Вымпел», подловить палтуса до полного груза, чтобы не приходить в порт с неполными трюмами. После «Муромска» Наумов получил новенький траулер польской постройки «Вымпел» и рыбачил на нем уже два года.

При подходе мы получили полную информацию от Наумова о трассах траления, о промвооружении и тактике лова. К сожалению, метеоусловия не позволяли «майору» побывать на борту напарника, самому посмотреть, как настроен трал. И начались чудеса. Сидим вроде на струе «Вымпела», трал вооружили так же, но Наумов за пятнадцать минут поднимает десять тонн, мы - теряем трал. Пооставляли все тралы на грунте и пошли в порт с неполными трюмами, за что получили лишение премий за рейс от чуткого руководства.

Опыт тот пошел мне на пользу. Позже, работая на облове палтуса на Канадо-Гренландском пороге, где грунтовые условия мало чем отличались от исландских, я применил наумовскую тактику коротких тралений и повышенных скоростей, а на палубе - блочную систему ремонта орудий лова. В 1976 году БМРТ «Тридцатилетие Победы», которым посчастливилось командовать мне, на Канадско-Гренландском пороге, на Лабрадоре, успешно рыбачил. В последние годы, работая в разных промысловых районах, я все чаще вспоминал ту палубную команду, молодых ребят, которые творили чудеса - на 20-градусном морозе через каждое траление они восстанавливали орудия лова, а старшего мастера лова Валентина Ивановича Шута силой приходилось выгонять с палубы на отдых... Горестно, но Валентин Иванович, работая позднее на внутренних водоемах, трагически погиб.

Старшим помощником капитана на «Вымпеле» в те годы работал Лев Семенович Брейхман. И конечно, может быть, незаметно даже для самого себя, самое ценное он перенял у капитана Наумова. Под командованием Брейхмана большие морозильные траулеры «Славгород», «Внуково», «Иван Бочков», «Михаил Воронин» ярко светили на небосклоне «Мурманрыбпрома», и попасть на эти суда для моряков считалось удачей.

В промысловой работе у Льва Семеновича отмечались, как и у Наумова, та же напористость, уверенность да, пожалуй, и рыбацкое везение, но в общении с командой Брейхман выглядел более сдержанным, интеллигентным.

Наумов был неординарным человеком. В душе - неисправимый романтик, неутомимый искатель сильных ощущений. И вместе с тем - рациональный хозяйственник, быстро просчитывающий разные варианты решений и упорно нацеленный на оптимальный результат. В то время его предложения многим, особенно партийным органам, казались авантюрными. Увы, дожить до момента, когда востребовался бы его предпринимательский талант, ему не довелось. О его идеях, о работе начальником управления «Севрыбпромразведка», генеральным директором объединения «Мурманрыбпром» (преемник «Мурмансельди»), первым заместителем начальника ВРПО «Севрыба» можно рассказывать долго, и это был бы отдельный рассказ, а мне Наумов прежде всего дорог и интересен как личность, которая проявляется в общении с окружающими.

... Вспоминается, как в 1977 году мы вместе летели в Африку. Я был назначен капитаном на БМРТ «Домодедово», стоявший в порту Лубо, Экваториальная Гвинея, и работавший по челночной схеме. А Наумов направлялся командовать промрайоном Намибии. Меня поразило, с каким любопытством и даже с мальчишеским восторгом он воспринял это путешествие. Не сидел на месте, сновал туда-сюда, в аэропортах осматривал все углы, в самолете познакомился с летчиками, со стюардессами, даже за штурвалом посидел, спев «Мама, я летчика люблю...», к неописуемому восторгу женщин. За перелет он стал своим парнем в экипаже самолета.

Порт Лубо встретил нас парилкой. Траулеры затерялись в смоге залива. Словно попали в преисподнюю. Какие-то ненатуральные, застывшие деревья вырисовывались на холмах, окружающих порт, в отдалении превращались в многорукие чудовища без голов, словно солнце мечами-лучами срезало их. Тишь. Ни дуновения ветерка. Одежда на моряках обвисла. Уставшие в дороге люди задыхались от пара, насыщенного запахом водорослей и тошнотворной тропической гнили. Кто-то мгновенно съехидничал: «Мы приехали в Лубо, эх, не врезать бы дуба». Наумов был бодр и весел, и рубашка на нем топорщилась накрахмаленная, чистенькая - когда успел переодеться? - ходил по причалу, напевая: «Мы приезду сюда рады, в баню здесь ходить не надо». Когда судовой катер доставил нас на борт «Домодедово», моряки зашли в закрытый контур жилых помещений, где по-домашнему урчали кондиционеры, в каютах гулял легкий ветерок, напоминающий морской бриз, - это был рай.

На второй день Наумов предложил:

- Леха, у меня в рейсовом задании мероприятий тьма - всякие лекции, доклады, инструктажи. По-моему, моряков задолбали этой идеологией. Так что накрывай стол, играй Большой Сбор Капитанов, здесь поговорим о житье-бытье.

«Воспитательная работа» была проведена по высшему классу и закончилась массовым купанием у борта судна. Когда я внимательно вгляделся в воду залива, больше нырять не захотелось - здесь просто кишело всякой колючей, рогатой живностью. Купание быстро прекратили...

Увы, про такой метод политико-воспитательной работы кто-то доложил в партком, вернее, заложил Наумова, и потом пришлось доказывать, что мы не слоны. Кстати, взаимоотношения у Наумова с партбоссами всегда были натянутыми. Помню, на заседании штаба смежников при горкоме КПСС, которое вел секретарь Виктор Михайлович Смуров, Эдуард Константинович, уставший от вопросов, выпалил:

- Что мы здесь время попусту теряем, все равно решить ничего не можем, мероприятие для галочки...

У Смурова очки на нос сползли.

- Товарищи не понимают важности мероприятия. Проверьте «Мурманрыбпром» по этому вопросу, - обратился он к заведующему промышленно-транспортным отделом горкома.

Проверка тогда могла закончиться плачевно, да повезло - появилась статья корреспондента центральной газеты «Правда», обошлось без оргвыводов, а штаб начал заседать при ВРПО «Севрыба».

Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты... Есть истина в этом старом изречении. Много было у Наумова друзей, много было подмазывающихся под друзей, особенно когда он восседал на Олимпе флотов. Цена дружбы познается только в беде. Я это хорошо понял своей шкурой, ободранной о предательства псевдодрузей, которым помогал, когда им было нужно, и которые ретировались и прилипли к другим, чтобы еще что-то высосать из новой «дружбы». Да какие это моряки и друзья? Это прилипалы. Конечно, прилипал по своей открытости и щедрости души пригрел Наумов немало. Замечательно то, что в такой радостный день, когда он давал обед по поводу зачисления его в Академию народного хозяйства, после официоза, уже на домашний ужин он пригласил издавна по духу близких ему людей, которым верил как себе, с которыми побратался на родном «Вымпеле» - боцмана Егора Сосунова и машиниста рыбомучной установки Николая Стукана...

...Вероятно, Наумов не стал бы Наумовым - именно таким профессионалом и настоящим человеком, если бы рядом не шагала по жизни преданная жена и друг Римма Ивановна. Все-таки характер у него был импульсивный. Судьба в этом вопросе отнеслась к нему милостиво.

Спокойная, добрая, приветливая, неунывающая, Римма Ивановна умело гасила излишнюю эмоциональность Эдуарда Константиновича, особенно, когда его идеи разбивались о косность чиновников. И квартира Наумовых всегда была гостеприимной.

Когда Наумов был старпомом, а я зеленым четвертым штурманом, после рабочего дня как-то забрели мы в ресторан «Космос» поужинать. Я только глазами хлопал - столик быстро разросся, пришлось еще стол и стулья подставлять, а главное - до этого я столько капитанов, старпомов, вместе по дружбе собравшихся, ни разу не видел. Неловко стало, а он меня представляет да слова хорошие говорит. Я готов от смущения под стол залезть. А Наумов шепчет: «Леха, не дрейфь, через несколько лет и ты таким станешь».

За разговорами припозднились. В полночь тянет Эдуард Константинович к себе домой ночевать. Ладно, соображаю, до дому доведу, но в квартиру войти - дудки! Я не раз видел, как разъяренные жены своих любимых мужей на лестницу выкидывали, сопровождая такими эпитетами, каких я в лексиконе матерых боцманов не слышал. Позвонили. Дверь открылась. Я Наумова к двери подталкиваю, а сам бочком, бочком, чтоб без шума уйти. А Римма Ивановна взяла меня под ручку и за Наумовым в квартиру приглашает, и без нравоучений. Эдуард Константинович подмигивает: «Что, испугался? Сейчас чайку попьем, а может быть, еще чего».

Попили чайку и «еще чего». Может быть, Наумов утром и получил «головомойку» от жены, но при посторонних людях этого не случалось. При такой противоречивой, суматошной моряцкой жизни, чтобы понять, в чем суть человека, где душа его, а где игра, где напускное бахвальство по поводу и без повода, требуется дар божий. Римма Ивановна понимала, потому и прощала флотские чудачества мужа.

...Поземка гуляет над кладбищем. Внизу белеет равнина покрытой льдом и снегом реки Туломы. На другом берегу - затемненная стена крутых сопок, на которых густой лес исчезает в сумерках короткого февральского дня. Положив цветы на могилу Эдуарда Константиновича Наумова, прошагав машинально десяток метров, останавливаюсь у заснеженного холмика, в котором покоится прах журналиста, корреспондента газеты «Водный транспорт» и радиостанции «Атлантика», работавшего несколько лет редактором газеты «Комсомолец Заполярья»,

Дмитрия Александровича Тараканова. Постояв немного, возложив цветы, так же машинально, заметив серевшую неподалеку каменную глыбу, подхожу и сажусь на нее. Накатывается усталость, апатия. С момента трагичной смерти этих близких мне людей у меня помимо воли возникла необходимость бывать здесь перед каждым рейсом и после возвращения в порт, словно невидимые духи берут меня под руки и приводят сюда, чтобы здесь, в тишине, я мог осмыслить свои деяния, взвесить трезво по большому счету на разломе Жизни и Смерти.

Две судьбы. Два Человека - и разных, и похожих. Я познакомил их в семьдесят девятом году, и до рокового восемьдесят девятого Наумов и Тараканов дружили без посредников, часто встречались. Обоим было отпущено ума и таланта с лихвой, может быть, для нескольких жизней, особенно, если принять во внимание, что идеи из их лихих голов так и перли. И по складу характера, по самой природе своей они были деятелями, организаторами, с выдумкой, инициативой, которая и погубила их, вызывая яростное противодействие косных сил жизни.

Смерть лишила их стольких праздников, стольких радостей человеческих! Но все на свете относительно. И вот мы, пережившие их, знаем уже, что, может быть, ушли они и вовремя. Ранняя смерть избавила их от мук крушения надежд, зрелища вакханалии разрушения, ввергнувшей десятки миллионов людей в огонь личных трагедий, в изнуряющую погоню за убегающим куском хлеба...

Сидя на холодном камне, вглядываясь в снежную круговерть над шапками надгробий, я вижу разбросанные по холмам погосты, лица безвременно ушедших родных и друзей. Откуда-то сверху, из Космоса, волнами возвращается их Энергия Созидания. Я верю в Разум, верю в будущее России!

Морское братство, Избранные произведения