...Из батальона в батальон, с корабля на корабль ходила в те грозные дни легенда о двух друзьях радистах с полуострова Рыбачий. Не раз уходили они в тыл врага вместе с разведчиками отряда морской пехоты добывать так нужные командованию Северного флота и Карельского фронта сведения о позициях гитлеровцев на хребте Муста-Тунтури. Вернувшись, в свободные минуты брали друзья в руки гитару и гармошку и так заразительно веселили бойцов, что те забывали о морозе, усталости, о других невзгодах.

Но как-то один из друзей не вернулся из разведки. Он погиб в бою в горах. Там и похоронили его разведчики.

Тяжело переживал гибель друга второй. И уже не звенела в землянках бойцов гитара, не слышно было веселой гармошки. А потом и вовсе странным показалось солдатам его поведение. Зачастил он на берег моря, собирая там разные деревяшки, проволоку. Закрывшись в землянке, в свободные минуты мастерил что-то из них, никого в свою тайну не посвящая...

И вдруг объявился в кругу товарищей с музыкальным инструментом в руках. Это была скрипка! Скрипка, сделанная из тех самых "даров" моря, что находил он на берегу.

- Приглашаю всех на концерт, посвященный памяти моего друга, - объявил он. И заиграл. Да как заиграл! Приходилось защитникам Рыбачьего слушать под обстрелом противника и Дунаевского, и Листова, и других знаменитых наших композиторов, приезжавших к ним с концертами. Но тут было что-то особое - свое, выстраданное и близкое. Игра своего же брата-солдата брала за душу.

После того импровизированного концерта закрепилось за новоявленным скрипачом уважительное прозвище - Паганини. Во многих местах выступал тогда "Паганини" с Рыбачьего, рассказывал бойцам о том, что создал он свой инструмент в память о павшем друге.

...Эту историю я услышал давным-давно, в начале шестидесятых, еще когда работал на Мурманском рыбокомбинате. Услышал от сотрудника управления комбината Николая Волкова, который в годы войны служил на Рыбачьем политруком. Хотелось сразу о ней рассказать в "Полярной правде", рабкором которой тогда являлся. Но Николай советовал не спешить: он не помнил точно фамилии солдат. Обещал узнать их через других сослуживцев с Рыбачьего. На это понадобилось немало времени, однако слово свое он сдержал. Погибшего звали Иваном Ильиным, скрипача - Гавриилом Телюком.

Я попытался как-то найти Телюка, чтобы уточнить некоторые подробности, которые Волков помнил плохо. Тем более, что и сам он только слышал эту историю, а участников ее не знал. Но розыски мои тогда ни к чему не привели. Потом навалились другие заботы, и так получилось, что вернулся к этой теме только в 1981 году, когда уже работал в ТАСС.

Заметку "Паганини" с Рыбачьего" опубликовали многие центральные газеты Советского Союза. Пошли отклики, которые редакции газет исправно пересылали мне. Но главное, отозвался сам Телюк! Он наткнулся на заметку о себе в газете "Социалистическая индустрия". Трудно даже описать волнение и радость, которые я испытал, когда увидел на конверте его фамилию.

Как выяснилось, после разгрома гитлеровцев в Заполярье Гавриил Семенович оказался на Дальнем Востоке, успел повоевать и с японскими самураями. После войны вернулся на Украину, откуда был призван в армию. Закончил педагогический институт и преподавал физику в школе. В 1972 году вышел на пенсию. После смерти жены переехал на жительство к дочери в Алма-Ату.

У нас завязалась переписка. Я попросил его подробнее рассказать ту историю и получил в ответ большое - на 16 тетрадных страницах - послание. Оно сохранилось в моем архиве. И вот, почти через тридцать лет вновь перечитываю те строки.

Немало интересного сообщил ветеран о буднях защитников Рыбачьего. Оказывается, в полку, в котором он служил, даже в то трудное время существовала своя художественная самодеятельность. Была и традиция - перед отправкой разведчиков в тыл врага давать им небольшой концерт.

"В тот раз обычно жизнерадостный Ильин был грустным, - писал Гавриил Семенович. - Мы его, сколько могли, подбадривали, а он, уходя, сказал, что это его последний поход. Так и произошло. Немцы обнаружили разведчиков и открыли по ним минометный огонь. Осколки камней попали в голову радисту и в рацию. Рации хоть бы что, а Иван погиб. Он так и остался на вражеской территории, в могиле из камней. Так я лишился лучшего друга..."

В письме старый солдат также уточнил, как ухитрился смастерить в полевых условиях скрипку. Делал он это, как выяснилось, все-таки не в землянке. Помогло то, что работал в радиомастерской, имел доступ и в оружейную мастерскую.

"Начал с изготовления в полковой кузнице стамески. Получилась она отменной - дерево резала, как капусту. Доски выстругал, прожарил на печке, от которой грелись в землянке. В лощине между сопок нашел ивовые деревья толщиной сантиметров шесть. Из них и выгнул боковые стенки резонатора.

Была в части лошадь, вот я и воспользовался ее хвостом для изготовления смычка, а струны взял от сломанной мандолины. Канифоль собирал из прогретых сосновых досок, которые находил на берегу моря. Там же подбирал и другие нужные мне материалы. Когда все было готово, не сразу решился опробовать свой инструмент. Боялся неудачи. Но скрипка заиграла! Даже сейчас не могу удержаться от слез, когда вспоминаю об этом".

Что же сталось потом с этой сработанной солдатом, понюхавшей пороха скрипкой? Ей бы, право слово, занимать почетное место в музее! Но, увы, не получится.

"Был в части один паренек, - говорится в письме. - Скрипку обожествлял. Бывало, просит: дай хоть подержать в руках. Возьмет и радуется, как дитя. Этот человек создан был не для войны и не для сурового Рыбачьего. У него обнаружили туберкулез и демобилизовали. А был он из каких-то северных народов, фамилия замысловатая, и я никак не вспомню ее. Мне хотелось утешить парня. И я на прощанье вручил ему свою скрипку. Про дальнейшую судьбу ее ничего не знаю ".

И я, к сожалению, тоже ничего не знаю о дальнейшей судьбе самого Гавриила Телюка. Наша переписка на этом оборвалась... Но сама история, думаю, стоит того, чтобы напомнить о ней читателям.

50 лет на службе Заполярью