Эту историю о высылке в Кировск в тридцать первом и о тайной поездке на родину в 1936 году рассказала мне бывшая спецпереселенка Валентина Александровна Васильева (Назарова). Я же пересказываю ее вам в том виде, в котором она отложилась в моей памяти и сознании. С мелкими подробностями, удивлением и грустью.

По утрам на назаровский сад по низкому берегу Волхова наползали туманы. Беленые стволы яблонь таяли в его молоке, и кроны деревьев, усыпанные крепкими налитыми яблоками, парили над землей. Лучи поднимающегося солнца, пробиваясь через листву, изламывались в холодных каплях росы.

Туман понемногу рассеивался, и за деревьями проявлялось небольшое село Орелье, взбиравшееся домами на пригорок. На самом пригорке стояла церковь. К ней притулилось кладбище со скромными деревянными крестами. Обычное село средней полосы России.

Яблоневые сады в двадцатые годы на новгородчине были большой редкостью. У заводчиков и помещиков до революции еще встречались, а крестьянам такое баловство ни к чему. Было бы картошки вдосталь. А «на десерт» местный мужик довольствовался вязким, сводящим скулы дичком. Так что крестьянский сад Назаровых был в тех местах большой диковинкой.

Все силы свои клал Александр Михайлович, чтобы обиходить капризные деревья. Никому не разрешал он их отряхивать. Каждое яблочко снимал руками. Соседи принимали его любовь за чудачество, а он только посмеивался: «Мешок яблок на мешок картошки я всегда обменяю. Сыты будем».

Семья у Назарова считалась по деревенским меркам малой. Он, жена Мария Васильевна да единственная, поздняя дочурка Валя. Зато родни по окрестным деревням, что с его стороны, что со стороны жены, было в достатке.

На праздники родственники съезжались в просторный дом Назаровых со всей округи. Основные хлопоты по хозяйству падали на худенькие плечи Марии Васильевны. Надо было всех обустроить и обиходить. Накормить, напоить, да спать уложить. За пару дней праздников только на пироги уходил целый мешок отборной крупчатки. А спали кто где. Кому доставалось на полу, кому на печи, а кому на сеновале.

Дети, среди которых Валюшка была почти самой младшей, резвились во дворе. А взрослые в доме обсуждали новости. Объявили коллективизацию и раскулачивание. Уже из округи сослали на север первых хозяйственных мужиков. Все было непонятно и несправедливо.
Шел 1931 год. Предложили вступать в колхоз и Назаровым. Против силы здорово не попрешь, и Александр Михайлович написал заявление. В нем он перечислил все имущество, передаваемое в общественную собственность: лошадь, корову, поросенка, пару овечек и кур. А сад отдавать отказался.

Не принято было в русской деревне выделяться, и собрание приговорило Назарова к раскулачиванию. Ночью приехали энкаведешники и забрали хозяина в ленинградскую тюрьму Кресты.

Затаилась крохотная семья Александра Михайловича в ожидании дальнейших неприятностей. Хозяйка начала припрятывать самое ценное. Перекочевали к родственникам швейная машинка, шуба, большое пуховое одеяло.

Два сундучка стояли, приготовленные в дорогу. В них уложили льняные полотенца и скатерти домашней работы, отрез домотканого полотна, да все, что по житейскому разумению может пригодиться в чужих краях. Кстати, тот отрез долго ждал своего часа на дне сундучка, и в трудном сорок третьем году после смерти Александра Михайловича был обменен на картошку.

В один из летних дней, громко топая пыльными сапогами, в избу вошли двое и приказали хозяйке собираться. Вале запомнился только один из них. Молодой парень, видя, как в растерянности шестилетняя девчонка прижимает к груди любимого кота, посоветовал посадить его в корзинку. Но в доме было не до кота и не до корзинки. Не поехал кот вместе с хозяевами в ссылку. Остался в опустевшей избе.

Вещи, собранные в дорогу, погрузили на телегу. Запрягли лошадку Венеру и, сопровождаемые конвоем, двинулись в районный центр на станцию Чудово. Деревенские, хоть и голосовали за раскулачивание, провожали несчастных с большой жалостью.
В Чудово Назаровых поджидал длинный состав из товарных вагонов и Александр Михайлович, доставленный туда из Крестов. Крестьян, свезенных из разных деревень, загрузили в теплушки. В такие же вагоны загнали лошадей, на которых бедолаги добирались до Чудово. В отличие от кота, лошадка Венера поехала в ссылку вместе с хозяевами.

Поезд шел медленно, как будто с неохотой выполнял свою черную, несправедливую обязанность. На третьи или четвертые сутки, поочередно меняя паровозы, он дополз до Хибиногорска. Людей, враз получивших новый статус спецпереселенцев, переписали, пересчитали и распределили по палаткам.

Назаровым досталось место на восемнадцатом километре, рядом с железной дорогой. Прямо за палаткой вверх поднимался склон горы, на которой строился город. Склон густо порос черникой и брусникой, так что для детей это было первой забавой на новом месте.

Для спецпереселенцев началась новая жизнь. Приходилось думать ни о саде, ни об урожае, ни о скотине, а о тепле, отоваривании карточек и о том, как пережить наступающую зиму...

Людям было чертовски трудно в этом необжитом холодном краю, но лихо доставалось и скотине, "сосланной" вместе с бывшими хозяевами. Лошадку Венеру, приученную ходить в упряжке с легкой бричкой, определили на конбазу возить кирпич для стройки. Валя жалела Венеру и несколько раз ходила вместе с отцом на конбазу подкармливать лошадку сухариками. Увы, не выдержала животина тяжелой работы и вскорости пала.

Через несколько месяцев после приезда, в декабре тридцать первого, Назаровым повезло. Удалось перебраться жить на кухню общежития строителей в двадцать первый дом на Хибиногорской улице. За это Марие Васильевне надо было убирать в комнатах и ходить за пивом для бесшабашной молодежи. Но зиму прожили в тепле.

Потом была комната с подселением в бараке. В одной клетушке две семьи. Шесть человек на двенадцати квадратных метрах.

Город рос, и жизнь постепенно налаживалась. Александр Михайлович даже не слишком обижался на власть. Рад был, что голод, разразившийся на родине, обошел его семью стороной. Хотя в глубине души, наверное, понимал крестьянин, что будь он в это время дома, да при своем хозяйстве, то не голодовал бы.

Только вот Мария Васильевна все чаще вспоминала о родных местах, братьях, сестрах, племянниках и племянницах. Все сильнее тянуло ее на родину. Ночами во сне видела она свой сад в утреннем волховском тумане. Но не было туда пути для классово чуждого элемента.

И все-таки она решила ехать. Самое главное - договориться со старшим барака, чтобы он не заметил длительного отсутствия жильцов. "А если в дороге поймают, то ведь не посадят. Обратно пришлют," - наивно рассуждала Мария Васильевна.

Собирая жену с дочкой в дальний путь, Александр Михайлович больше всего опасался не лихих людей, а дурной власти. Не дай Бог, в это время в колхозе какая животина падет - в первую очередь на его жену с дочкой, как на вредителей, спишут.

Но Марию Васильевну не могли остановить никакие самые разумные доводы. Упаковала она в одну сумку нехитрые пожитки, а в другую еду на дорогу: жареную рыбку, картошку в мундире, соль, хлеб. Пристроила к сумке чайник. С ним придется бегать на станциях за кипятком, чтобы не есть всухомятку. Села с Валюхой в бесплацкартный вагон и отправилась на родину.

Недлинный поезд, покачивая зелеными боками вагонов, неспешно пересчитывал километры мурманской железной дороги, делая длинные остановки для смены паровозов, заправки водой и топливом. Карелия в тридцать шестом уже была густо утыкана лагерями и спецпоселениями, а потому патруль НКВД в поезде никого не удивлял. Валя хорошо помнит, как пришлось отсиживаться с мамой в туалете, пока военные в фуражках с синими околышами проверяли у пассажиров документы.

Добрались до Волхова. Волхов - река судоходная. От пристани к пристани ходили по ней, важно шлепая плицами огромных колес, пароходы "Всесоюзный староста Калинин", "Максим Горький" и "Форель". На одном из них и поплыли вверх по реке в деревню Городок к маминой родне. Пристани в деревне не было, потому встречал пароход лодочник и перевозил пассажиров в валкой лодке на берег. Процедура медленная и канительная. Но для Вали это было не неудобство, а просто еще одно дорожное приключение.

Родня встречала приехавших пирогами. Может, были они уже не из той отменной крупчатки, но все-таки были. Радость-то какая! Ведь, по правде, не чаяли родственники увидеть Марию Васильевну с дочкой, потому что, когда отправляли их на север, слух верный был, будто там всех обольют керосином и сожгут. Ан нет, живы, оказывается!

Отвыкла Валя от деревенской жизни. Многое было незнакомо. Больше всего поразили ее голуби, ворковавшие за стрехой. Не было в Кировске такой чудной птицы. Увидела она впервые и красные помидоры, которые в то время на новгородчине только-только начинали выращивать.

Все ждала Валя, что мама поедет в их деревню. Но не дождалась. Отказалась от поездки Мария Васильевна, хотя было до родного дома всего семь километров. Родственники рассказали, что после коллективизации нашлось много желающих похозяйничать в назаровском саду. Но толку от этого не было никакого. Только ветки у деревьев пообломали, да хозяйство разорили.

Долго гостить в родных местах нельзя. На север надо, а то вдруг власти спохватятся. В дорогу Назаровых собирала вся родня. Каждый норовил положить в сумки кусок получше, да послаще. Трудно было отказывать родным людям, хотя и не по силам груз. Только помидоры не взяла Мария Васильевна. Уж больно непривычный овощ.

В Кировск добрались без приключений. Вале родители строго-настрого приказали никому не рассказывать о поездке. Не дай Бог, услышит недобрый человек. И в первую очередь попадет старшему барака, который добросовестно не замечал отсутствие Марии Васильевны с дочкой.

Не пришлось после этого ни Александру Михайловичу, ни Марии Васильевне ни разу съездить в родные места. Не увидели они больше ни орельевской церковки, ни заросшего кладбища, ни яблоневого сада. Осталась только на память в семейном альбоме фотография, где Валя вместе с отцом, мамой и бабушкой стоят возле увешанного тяжелыми, хрусткими яблоками дерева. Стоят, еще ничего не зная ни о далеком севере, ни о жизни, которую против их воли определит им власть.

А яблоневый сад вымерз в студеную зиму сорокового года. Не уберегли...

Сергей Тарараксин

"СУДЕБ СГОРЕВШИХ ОЧЕРТАНЬЕ"