Паша вспомнил себя юношей-романтиком, с восторгом глядевшим из окна вагона Ленинград-Мурманск на сопки, покрытые низкорослым лесом, с белыми папахами снега на вершинах, на серую осеннюю рябь на многочисленных озёрах, на мутные, бурлящие потоки ручейков и речек от многодневных, затяжных дождей. Лес, горы, вода плыли, плыли за окном вагона.

Призывники-новобранцы играли в карты, гадали о своём житье на военных кораблях, пугали друг друга рассказами о мордобитиях призывников мичманами - «сундуками», а Паша завороженно смотрел в окно - он не боялся новой жизни. Он радостно и открыто летел в неизведанное. Что было терять? Позади детский дом, ремесленное училище в Питере. Паша в годы Великой войны был вывезен из Ленинграда по «Дороге жизни» - по льду Ладожского озера. В блокаду в Питере погибли его родители и вся родня.

Паша не помнил родителей и не нашёл следов, где они похоронены.

Это в газетах, кино красиво говорили о героях осажденного города. Правда была страшнее. Трупов в блокадном Ленинграде скапливалось во дворах,на улицах ежедневно тысячи. Их специальные бригады ополченцев сваливали в ямы и засыпали. Опознавать все трупы и хоронить не было ни сил, ни средств. Жестокое время! Чего только не пережил народ, выстоял! А сейчас непонятно что творится в мирное время?

- Эх, Паша, Паша! Что же в жизни хорошего ты видел? - неожиданно, словно шилом, кольнул себя вопросом Паша, глядя на рейд Североморска.

Не оправдались рассказы новобранцев о держимордах-мичманах. На минном тральщике в посёлке Екатерининском, куда определили Пашу осваивать военно-морское дело, он встретил добродушного мичмана - боцмана Егорыча, бывшего фронтовика, который, узнав, что Паша - детдомовец, начал опекать его. Через два года службы с помощью Егорыча Паша сдал аттестацию на боцмана.

Никогда Паша не ушёл бы с военных кораблей, как Егорыч, стал бы заправским мичманом, но приехал в посёлок начальник отдела кадров тралового флота - вербовать моряков, у которых истекал срок службы, для работы на рыболовных траулерах. Он так красочно расписывал дальние рейсы, заморские страны, рассыпал бисером такие диковинные слова - загранрейсы, инвалюта, Лас-Пальмас, Галифакс, Роттердам, - что Паша не выдержал и первым согласился на оформление документов для работы в рыболовном флоте.

Долго пришлось Паше ждать заморских рейсов, год за годом выходил он из Кольского залива в Баренцево море и возвращался в Мурманск.

Не открывали Паше визу на суда загранплавания - не было у Паши родителей, не было родни, ничей, получалось, Паша - значит, дорога за «бугор» закрыта.

Что-то холодное, медузообразное шевельнулось в душе Паши:

- Неужели обида? Э... Паша, стареешь, брат, стареешь, обижаться начал, на кого, на что? На ноги тебя поставили, работу дали, вспомни, деньги ты никогда не считал - просто тратил... обижаешься? Нельзя обижаться. Сегодня в подворотне сгинул бы с голодухи в мирное время, а тогда война была, и то тебя спасли, когда люди гибли миллионами. Нет, Паша, грех обижаться, - осудил себя Паша и, заметив, что рейд Североморска начал уходить вбок, а форштевень судна пошёл вправо, снова прогулялся от борта к борту.

Читать следующую главу

Боцман Паша